Процек весь съежился, потускнел, ноги его задрожали.
Фомич, показав рукой на наган и патроны, спокойно спросил:
— Где вы взяли это оружие?
Процека затрясло, как в ознобе.
— Я вас спрашиваю, для чего, с какой целью вы так долго незаконно хранили этот револьвер? Зачем, когда пришли фашисты, вы достали его из-под печки? Кого вы собирались им убивать?
— В этом виноват, — заторопился оправдаться Процек, — в этом виноват, хранил незаконно, но только для самоохраны, для защиты. Ей-богу!.. Честное слово, говорю… правду…
— От кого это вы себя защищать собирались? — спросил Анисименко.
У Процека тряслись не только ноги, но и голова.
— От воров… злых людей… всякий народ шатается, — пролепетал он.
Фомич поднялся.
— Хватит! Товарищи члены подпольного райкома, будут ли к врагу народа Процеку какие вопросы?
Заговорил Анисименко:
— Нам известен каждый ваш шаг. Ответьте, что вас заставило предать Родину и свой народ, изменить нашему Отечеству, стать холуем оккупантов?
Процек молчал.
— Отвечайте, Процек! — требовательно произнес Фомич.
— Я боялся. Мне угрожала виселица… Немцы заставили… Я отказывался… — ответил Процек, дергаясь всем телом.
— А нам известно, что на совещании старост именно вы внесли предложение поставить виселицу. Не помните такого случая? — спросил Фомич.
Процек вытащил из кармана носовой платок и вытер вспотевший лоб. Потом зачем-то оглянулся на дверь.
— А отправлять в гестапо семьи коммунистов и военнослужащих вас тоже заставили? — спросил Дегтярев.
— Это полиция. Полиция все делала. Я там присутствовал как свидетель…
— Нас не удовлетворяют ваши ответы, — пристально глядя на Процека, с трудом сдерживая гнев, проговорил Фомич. — Вы лжете. Обманываете нас. Ответьте на мои вопросы коротко: искали вы коммунистов? Водили немцев по селам в поисках партизан? Угрожали наганом Артему Русакову? Водили его в мороз босиком по улице? Выжимали налоги и поставки из советских граждан для гитлеровцев? Говорите правду.
Процек заплакал:
— Каин я, иуда… Творил грехи… Пощадите… Помилуйте…
— Что вас заставило делать все это?
— Наваждение дьявольское! Гордыня затмила разум и предала Гитлеру. Анафема мне…
— К анафеме и попадешь, параза… — брезгливо бросил Фисюн. — А перед тем как туда попасть, послухай заповедь партизан.
Фисюн простер над головой Процека руку и торжественно произнес:
За милость к врагу ненавидим,
За дружбу с врагом не простим,
За службу врагу мы осудим,
За измену Отчизне — казним!