— Это место я купил для себя, — сказал Семенов. — Здесь меня похоронят.
Я посмотрел на него — и с трудом закрыл рот. Все-таки мне далеко было до людей, владевших конюшнями, яхтами, самолетами и вертолетами.
Через полгода мы выпустили большую книгу о Мытищинском районе, в которой рассказывалось и о поселке Славино.
А еще через какое-то время пришла весть, что Святослав Иванович Семенов погиб при аварии вертолета. Он был похоронен на том самом месте, которое мне показывал.
Но перед этим глава мытищинской администрации попал в больницу и скоропостижно скончался. О причине его смерти никто ничего не знал.
Не успел я войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок.
— К директору, — услышал я голос секретаря.
Утренний вызов к начальству обычно ничего хорошего не сулил.
Я спустился на второй этаж.
Вепсов сидел за столом и что-то писал. Под лампой, раскинувшись во всю длину, спал кот Тим. Его хвост мешал Вепсову, но тот кота не трогал. Тим был любимцем. Из обычного черно-белого дворового кота он незаметно превратился в фаворита, из подвала перебравшегося во двор, оттуда на первый этаж здания, а там по широкой лестнице в директорский кабинет. Причем в кабинете Тимка чувствовал себя истинным хозяином, спал где хотел, мог и пописать в углу. Больше всего ему нравилось лежать под настольной лампой.
— Как ты думаешь, — поднял голову директор, — нам оставаться «Современным литератором» или вернуться к «Советскому»?
Это был непростой вопрос. В девяносто втором году, когда директором издательства был прозаик Анатолий Жуков, «Советский литератор» вслед за Советским Союзом поменял название и стал «Современным литератором». Подобная политкорректность в то время была вполне объяснима. Однако спустя год-другой стали возникать вопросы. Что издавать «Современному литератору» — детективы или нормальную литературу? Идти на поклон к власти или оставаться в нищете и обиде? Но наибольшую путаницу вносили авторы. Одни требовали отказа от всего советского, другие столь же рьяно настаивали на возврате к идеалам недавнего прошлого. Самыми непримиримыми, кстати, оказались иностранные авторы. Я устал объяснять им по телефону особенности демократии в современной России.
— Вы отказались от слова «советский», потому что танки расстреляли Верховный Совет? — спрашивал меня переводчик из Германии.
— Нет, мы изменили его до расстрела, — отвечал я.
— А кого вы больше издаете — Ельцина или Гайдара?
— Бондарева.
— Того самого, у которого не туда сел самолет?
— У него он вообще никуда не сел, — терпеливо объяснял я. — Русские писатели радеют за народ, а не за его правителей.