— Я думал, «бабочка» пришита, а она оказалась на резинке, — объяснил он нам свой поступок.
Странно, но официант при этом весело смеялся. «Турок», — подумал я.
В ресторане во время обеда Косенчук всякий раз заказывал коньяк, но кончалось все водкой.
— Это потому, что мы русские, — говорил он мне наутро, дрожащей рукой поднося ко рту бокал с шампанским. — Ты почему не пьешь?
— Не хочу.
— Совсем? — тяжело отдувался Валерий. — А я весной покупаю квартиру в Ницце. Приедешь?
— Обязательно, — кивнул я.
Я знал, что с пьяным человеком, особенно таким, как Косенчук, нельзя спорить.
Однажды вечером мы с ним отправились в сауну в нашем отеле, которая тоже входила в перечень бесплатных услуг.
— Нужно алкоголь из организма выгнать, — сказал Валерий.
Я с ним согласился.
Сауна находилась на последнем этаже здания. Перед входом в парилку бассейн с голубой водой. На шезлонгах две девушки топлес, судя по внешности, немки. Сквозь прозрачную крышу видны облака, плывущие по небу. Красота!
Валерий покосился на девушек, осуждающе покачал головой и прошествовал в парилку.
Я знал, что здесь парятся голышом, и разделся, как все.
— А я не могу, — сказал Валерий. — Воспитание не позволяет.
Трусы у него были до колен.
Мы вошли в парилку.
Немка, лежащая на полке, с ужасом посмотрела на Косенчука и судорожно натянула на себя простыню. Через минуту ее в парилке не было.
— Даже и не знаю, чем у них все кончится, — сказал Валерий, взбираясь на полок. — Про гей-парады слыхал?
— Слыхал.
— Ты бы надел трусы. Мы все ж русские.
— Но в Германии, — возразил я. — Здесь даже деревья другие, не только люди.
— Пойду в бар, — сказал Валерий. — Не нравится мне их сауна.
— В Ницце, думаешь, другая? — спросил я.
— В Ницце пальмы и пляж, — объяснил мне разницу Косенчук. — Черных, правда, много.
«Их и здесь хватает», — подумал я.
Мне в парилке было хорошо. В молодости я занимался борьбой и частенько сгонял в парилке вес, но стоградусную жару, как ни странно, не возненавидел. А здесь и ста не было, от силы восемьдесят.
В парилку вошел пожилой немец и о чем-то спросил меня.
— Нихт ферштейн, — пробормотал я.
Я уже привык, что немцы, в основном люди в возрасте, обращались ко мне с вопросами. Происходило это не только на улицах, но и в магазинах.
— А ты на них похож, — сказал Быков, когда я пожаловался на излишнее внимание к своей персоне. — Здесь полно таких носатых и пучеглазых.
— Но я же радимич, а не пруссак.
— А кто об этом знает?
На лице Быкова промелькнула тень улыбки. У меня защемило сердце. Эта тень отличала белорусов от всех прочих национальностей.