— Вернешься в Москву — передай от меня привет Бочкареву, — сказал Василь Владимирович. — Мы ведь с ним не ссорились.
— Обязательно, — сказал я. — Фронтовикам вообще делить нечего.
— Это как сказать, — вздохнул Быков. — С иным писателем-фронтовиком я уже за один стол не сяду.
Он замолчал.
«Жизнь на чужбине для писателя никогда не была сладка, — подумал я. — Может, у одного Набокова. Про белорусов и говорить нечего».
— Между прочим, из-за тебя моя жена пиццу сожгла, — сказал Быков.
— Из-за меня? — удивился я.
— Поставила в духовку пиццу и начала читать твою книгу. Очнулась, когда уже вся квартира в дыму.
У меня загорелись уши: не каждый день твоим рассказам такие комплименты отвешивают.
— Я готов заказать пиццу прямо сейчас, — сказал я.
Мы сидели в любимой пивной Василя Владимировича. Косенчук отсыпался у себя в номере.
— Обойдусь кружкой пива, — усмехнулся Быков. — Я тоже посмотрел книжку. Для белорусского писателя у тебя хороший русский язык.
— Так ведь тоже живу в эмиграции, — кивнул я, подзывая официанта. — Цвай бир, битте.
— Два пиво, — улыбнулся официант.
Он был то ли поляк, то ли юг — наш человек, одним словом.
На следующий день я улетел в Москву.
— А я остаюсь, — сказал Косенчук, прощаясь со мной. — Еще пару дней с Быковым пообщаюсь — и в Ниццу.
«О чем они говорят, когда остаются вдвоем? — подумал я. — Неужели о судьбе родины, которую один уже покинул, а второй только собирается?»
Но вслух говорить об этом я не стал. Каждый имеет право на свою маленькую тайну.
На улице Воровского, которая вновь стала Поварской, я встретил Белугина.
— Привет медальерам! — помахал я ему рукой.
— Ты что тут делаешь? — спросил он.
— Работаю, — удивился я. — И живу.
За все эти годы я так и не привык, что моя работа и комната, в которой я прописан, находятся на одной улице. Да какой! Когда-то это был кулинарный центр столицы — улица Поварская, а вокруг Хлебный, Калашный, Столовый, Скатертный и Ножовый переулки. Как говорится, ешь не хочу.
В своей комнате, что на четвертом этаже в доме номер восемнадцать, я, конечно, не жил, но бывал. В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков квартиру на Садовой называл нехорошей. Моя комната на Поварской могла смело претендовать на статус неудачной.
Я пытался ее сдавать, но разве мои соседки позволят это сделать? Они не гнушались поменять замок в общей входной двери и потом под разными предлогами не давали мне ключ.
— Ты хочешь меня выселить? — допытывался я у Марины, той самой, что держала здесь притон.
— А ты здесь все равно не живешь, — отвечала она.
— Но я прописан.