— Нет, — сказала девушка, легонько покраснев.
В смущении она была еще более прекрасна.
— Представляешь, — повернулся ко мне Виллинович, — она не знает, кто такой Достоевский.
— Неужели?
Я и так смотрел на девушку широко раскрытыми глазами, но здесь они чуть не вылезли из орбит.
Володю мой вид рассмешил.
— Она не училась в школе? — спросил я.
— В эстонских школах Достоевского не изучают.
— А кого?
— Наверное, Шекспира.
Володя снова заговорил по-эстонски.
— Шекспира тоже не знает, — сказал он мне.
Меня это как-то утешило. Не знать только Достоевского — это одно, Достоевского вместе с Шекспиром — совсем другое.
Девушка, уже вовсю полыхавшая румянцем, поднялась и вышла в соседнюю комнату. Фигура у нее была еще лучше, чем раскрасневшееся личико.
Девушка вернулась и протянула Володе лист с напечатанным текстом. На меня она подчеркнуто не смотрела. «Боится, что ее привлекут за связь с русским оккупантом», — подумал я.
— На, прочитай, — протянул мне лист Володя.
Я прочитал и вычеркнул лишнее «с» в фамилии Достоевского.
— Да, наш Достоевский отличается от их Достоевского, — кивнул Володя.
— Зато посмотри, какая у нее попка, — сказал я. — Хорошо, что она совсем не понимает по-русски.
Девушка закашлялась, схватила со стола стакан с водой и убежала в соседнюю комнату.
— Про попку они на любом языке понимают, — ухмыльнулся Володя, — но тебе можно, ты гость.
Я и сам это знал.
Володя расплатился, мы взяли дипломы и отправились в магазин, в котором продавались рамки для дипломов.
— Его держит вместе с женой мой приятель, — сказал Виллинович. — Между прочим, русский. Очень хороший художник.
В этом магазине не только продавались рамы и рамки, но была и мастерская, устроенная как салон. Я походил по нему, поглазел на картины.
Хозяин с хозяйкой исподтишка наблюдали за мной. «Волнуются», — подумал я.
— Хорошие картины, — громко сказал я Володе. — Русские, но с прибалтийским акцентом. Мне вон то море нравится. — Я показал на самую большую картину.
Хозяин расцвел, вышел из салона и вернулся с бутылкой коньяка. В руках жены неизвестно откуда появился поднос с бутербродами.
«Нет более прямого пути к сердцу художника, чем грубая лесть», — подумал я.
— Его фамилия Зайцев, — сказал Виллинович. — Взял бы фамилию жены, уже давно бы получил гражданство. А так всего лишь вид на жительство.
— У тебя тоже вид? — поинтересовался я.
— Я в пятом колене местный! — оскорбился Володя. — В Рийгикогу половина моих одноклассников сидит.
— Где-где?! — поперхнулся я коньяком.
— В парламенте. Все до одного националисты. Я с ними борюсь.