– И тебя, зверюга, тоже сожрали… и высрали. Все вы – мясо…
Лось страшно закричал, развалился на кости, исчез в траве.
Тут из лесу шагнул светлоглазый, красивый, в серой гимнастерке – одну руку он держал на весу, оперев на нее пистолет.
– Виттусаатана! – сказал он сквозь зубы. – Пайну хиетеен…
И выстрелил – раз, другой, третий. Пули били в Андрея, как маленькие воздушные шарики, не причиняя ему никакого видимого вреда.
– Пиу-пиу, – передразнил Андрей его выправку и решимость. – Эй, чухня! Тебя тут тоже сто лет в обед как нету. Забыли. Мир двинулся дальше. И ты вали себе. Бум!
Он ударил кулаком о кулак, и парень взорвался кровавыми лоскутами, на траву плеснуло густой какой-то темной жидкостью.
Ксюша сидела, держась за шею, попыталась опять подняться и не смогла. Андрей был все ближе, а ей делалось все хуже, наваливалась слабость, усталость от боли, апатия. Казалось – пусть уж, все равно это все не по-настоящему, потому что так не бывает. Проснуться бы.
Мертвец развел ее ноги, поднял в воздух, держа, как тисками.
– Всех норовите в свою щель вонючую заманить, – сказал он, далеко высунув коричневый распухший язык. – А там внутри утроба, чтобы делать новое мясо… Кусну туда разок, говорят, вам такое нравится…
Он стал наклоняться, сгибаясь как резиновый, а Ксюша нелепо билась в его руках, пытаясь вырваться и отползти, провалиться под мох. И тут голова Андрея дернулась – в нее ударил камень, упал рядом с Ксюшиным лицом – на сколе сочился мокрым кусок содравшейся кожи с кудрявыми волосами.
– Беги, – крикнула Ксюше Аня. Она стояла на своей каменной горке, поднявшись из полиэтилена, из-подо мха, из забвения и муки. – Беги же! Вставай, дура, шевелись, ты же живая, у тебя же все есть, не позволяй с собой так!
Она бросала камни вместе со словами. Камни били в Андрея тяжелыми пулями, рвали его кожу. Он зарычал, закружился на месте, будто внезапно ослеп. Ксюша поднялась и, шатаясь, на полусогнутых побежала к дому. Куда же ей бежать-то?
Сил не осталось, она присела прямо на тропинке, до лестницы было рукой подать. В крапиве что-то краснело, Ксюша потянулась посмотреть, но тут Аня закричала – громко, отчаянно, тоскливо. Андрей схватил ее и держал на вытянутых руках.
– А я уж думал, в тебе больше жрать нечего, – сказал он. – Думал, все, кончилась. А тут еще осталось – сковородку облизать, соус хлебушком подобрать, душу ложечкой…
И он раскрыл рот так неестественно широко, что челюсть коснулась груди. И стал запихивать в пасть Аню, а она будто сжималась, проходя в его горло, истаивала, исчезала. Она больше не издавала ни звука, была как мертвая. Только смотрела на Ксюшу, становясь все прозрачнее, все более несуществующей.