– Дело в том, Анна, – медленно и тихо произносит он, – что вчера после нашего телефонного разговора я беседовал с вашим врачом.
У меня пересыхает во рту.
– С доктором Филдингом, – продолжает Литл. – Вы упоминали его в больнице. Просто я хотел поговорить с кем-то, кто вас знает.
У меня сердце оборвалось.
– Он искренне о вас заботится. Я не скрыл от него своей обеспокоенности тем, что вы мне, то есть нам, рассказали. А еще я волновался за вас – как вы тут одна в таком большом доме? Ведь вы говорили, что ваши родные далеко и вам не с кем словом перемолвиться. И… и…
И я знаю, что он собирается сказать. Я так ему признательна, да, пусть именно он скажет об этом, потому что он добрый и у него теплый голос, а иначе я бы не выдержала, просто не выдержала…
Но Литла перебивает Норелли:
– Оказывается, ваш муж и ваша дочь погибли.
Никто никогда мне этого не говорил, не произносил эти слова в таком порядке.
Ни врач из отделения экстренной медицинской помощи, который сказал мне: «Ваш муж не выжил», пока врачи занимались моей ушибленной спиной, моей поврежденной трахеей.
Ни старшая медсестра, которая сорок минут спустя прошептала: «Я очень сожалею, миссис Фокс…» Она даже не закончила фразу, в этом не было необходимости.
Ни друзья – в основном друзья Эда, которые выражали мне соболезнования. Увы, я с болью поняла, что у нас с Ливви был слишком маленький круг общения. Да, друзья Эда пришли на похороны, роняли скупые слова. Эти люди могли сказать: «Они ушли от нас» или «Их больше нет с нами». Самые бесцеремонные из них говорили: «Они умерли».
Ни Бина. Ни доктор Филдинг.
А вот Норелли сделала это, разрушила чары, произнесла невыразимое: «Ваш муж и ваша дочь погибли».
Погибли. Да. Они не выжили, ушли от нас, умерли – они погибли. Я этого не отрицаю. Теперь я слышу умоляющий голос доктора Филдинга: «Разве вы не понимаете, Анна, что это такое? Это отрицание».
Абсолютно верно.
И все же, как мне объяснить происходящее? Любому – Литлу, или Норелли, или Алистеру, или Итану, или Дэвиду, или, наконец, Джейн? Я слышу их. Их голоса отзываются эхом во мне, но звучат вне меня. Я слышу их, когда меня переполняет боль утраты; даже могу сказать, что источником этой боли является их смерть. Я слышу их, когда мне надо с кем-то поговорить. Я слышу их в те моменты, когда меньше всего ожидаю этого. «Угадай кто», – скажут они, и я просияю, и мое сердце запоет.
И я отвечу.