– Вы сказали, что они живут в другом месте, – скривив губы, с неприязненным видом изрекает он.
Конечно, я никогда не говорила, что они где-то живут. Я осторожна. Но это уже не имеет значения. Ничто не имеет значения.
Литл протягивает ладонь через остров и накрывает мою руку.
– Повторяю, вы прошли через настоящий ад. Должно быть, вы действительно уверены, что встречались с этой леди, – точно так же, как верите, что разговариваете с Оливией и… Эдом.
Перед тем как произнести имя Эда, он выдерживает крошечную паузу, словно сомневается, так ли звали моего мужа, хотя, возможно, просто задает себе темп. Я вглядываюсь в его глаза. Бездонные.
– Но того, что вы придумали, не существует, – вкрадчиво говорит он. – И нужно, чтобы вы освободились от этого.
Ловлю себя на том, что киваю. Потому что он прав. Я зашла слишком далеко. «Это надо прекратить», – сказал Алистер.
– Понимаете, есть люди, которые беспокоятся о вас. – Рука Литла придавливает мои пальцы. Хрустят костяшки. – Доктор Филдинг. И ваш физиотерапевт. И…
Мне так хочется продолжить список. И?.. На миг у меня замирает сердце – кто еще беспокоится обо мне?
– …они хотят вам помочь, – завершает фразу Литл.
Я опускаю взгляд на столешницу острова, на свою руку, накрытую его ладонью. Рассматриваю потускневшее золото его обручального кольца. Рассматриваю свое кольцо.
Становится совсем тихо.
– Врач сказал… сказал мне, что принимаемые вами препараты могут вызывать галлюцинации.
И депрессию. И бессонницу. И спонтанное беспокойство. Но это не галлюцинации. А…
– Возможно, для вас это нормально. Во всяком случае, на вашем месте я воспринимал бы это именно так.
Вмешивается Норелли:
– Джейн Рассел…
Однако Литл, не отводя от меня взгляда, поднимает свободную руку, и Норелли умолкает.
– Ее личность подтвердилась, – говорит он. – Той женщины из дома двести семь. Она та, кем себя называет.
Я не спрашиваю, как они узнали. Мне уже безразлично. Я устала, так устала.
– А что касается той леди, с которой вы якобы встречались, – полагаю, этого не было.
К своему удивлению, я чувствую, что киваю. Но тогда как…
Литл спешит мне на помощь:
– Вы говорили, что она помогла вам войти в дом. Но может, вы тогда сами справились. И… ну, не знаю… она вам пригрезилась.
«Если мне что-то грезится, когда я бодрствую…» Где я это слышала?
Представляю себе кадры из фильма, в цвете: я приподнимаюсь с крыльца и карабкаюсь по ступеням, с трудом пробираюсь в прихожую, в дом. Я будто это вспоминаю.
– Вы сказали, что она играла здесь в шахматы и рисовала ваш портрет. Но опять же…
Да, опять же. Господи. Я вновь вижу это – бутылки, флаконы с пилюлями, пешки, ферзи, наступающие армии, черная и белая, мои руки протянуты над шахматной доской, зависли как вертолеты. Мои пальцы, запятнанные чернилами, с зажатой в них ручкой. Разве я не практиковалась в этой подписи, не выводила ее имя на двери душевой кабинки, окутанной паром? А буквы, постепенно исчезая, расплывались на стекле.