– Плохо себя ведешь, – распекаю я себя.
Я заглядываю во флаконы. Один из них почти пустой, на дне притаились у стенки две белые пилюльки.
Господи, как я пьяна.
Я поднимаю глаза, смотрю в окно. Снаружи темно, глубокая ночь. Озираюсь по сторонам в поисках телефона, не могу его найти. Дедушкины часы, маячащие в углу, громко тикают, словно пытаясь привлечь мое внимание. 21:50.
– Девять пятьдесят, – произношу я вслух. Звучит неважно. Попробуем так: без десяти десять. – Без десяти десять. – Лучше. Я киваю часам. – Спасибо, – говорю я им.
Часы важно взирают на меня.
Пошатываясь, иду в кухню. «Пошатываясь» – не так ли описала мою походку Джейн Рассел в тот день, когда я вышла на улицу, чтобы прогнать маленьких паршивцев, которые швырялись яйцами? Пошатываясь… Это что-то из «Семейки Аддамс». А, неуклюжий дворецкий[18]. Оливии нравится музыкальная тема из фильма: «Щелк, щелк».
Я хватаюсь за кран, подсовываю под него голову, рывком поворачиваю рукоятку к потолку. Тугая струя белой воды. Ловлю ртом воду, глотаю.
Провожу рукой по лицу, ковыляю обратно в гостиную. Мои глаза блуждают по дому Расселов. Вижу призрачное свечение компьютера Итана, паренек склонился над столом. Кухня пуста. А вот их гостиная, веселая и яркая. И вот и Джейн, сидит в белоснежной блузке на полосатом канапе. Я машу рукой. Она меня не видит. Снова машу.
Нет, не видит.
Одна нога, потом другая, и снова первая. Потом вторая – не забудь про вторую. Я валюсь на диван, склоняю голову к плечу. Закрываю глаза.
Что случилось с Лиззи? Не сболтнула ли я что-то не то? Я невольно хмурюсь.
Передо мной простирается сверкающее на солнце марево клюквенного болота. Оливия берет меня за руку.
На пол падает ведерко со льдом.
Пожалуй, досмотрю фильм.
Я открываю глаза, выуживаю из-под себя пульт. В динамиках звучит органная музыка, и вот Бэколл играет с кем-то в прятки. «У тебя все будет хорошо, – обещает она. – Потерпи, надейся на лучшее». Сцена операции – Боги под наркозом, перед ним дьявольской каруселью кружатся призраки. «Теперь лекарство у тебя в кровотоке». Гудит орган. «Впусти меня. – Агнес Мурхед постукивает по объективу камеры. – Впусти меня». Колеблется пламя… «Огоньку?» – предлагает таксист.
Огонек. Я поворачиваю голову, смотрю на дом Расселов. Джейн по-прежнему в гостиной, встала с дивана и беззвучно кричит.
Я кручусь на вращающемся кресле. Играют струнные, пронзительно звучит орган. Мне не видно, на кого она кричит, – стена дома загораживает другую часть комнаты.
«Потерпи, надейся на лучшее».
Она действительно вопит, ее лицо стало пунцовым. Я замечаю свой «Никон» на кухонной стойке.