– Я никогда ничего не забываю. Понимаю, что вы чувствуете. Такой случай инвалидности, как ваш…
Она сухо перебивает:
– Я не инвалид. Я – калека.
– Да, – соглашается он.
Он старательно подыскивает слова, чтобы не причинять ей лишней боли. Впрочем, она выглядит достаточно сильной. С ледяным безразличием она добавляет:
– Я живу в аду уже шестьдесят три года. По-моему, этого вполне достаточно.
– Подумайте, – говорит доктор. – Операция сама по себе самая что ни на есть обычная, так сказать, классическая. Вам категорически нельзя…
– Нельзя? Извините, доктор, но это уж мое дело.
Он выглядит таким расстроенным, что она меняет тон.
– Поймите, доктор. Предположим, операция прошла успешно. Что мне это даст? Лишних два или три года? Ведь вы именно это мне предлагаете? А если я откажусь?
– Тогда все случится очень скоро.
– Сколько у меня осталось времени?
Он беспомощно разводит руками.
– Трудно сказать наверняка. Ну, несколько месяцев… А вот если вы меня послушаетесь, я гарантирую вам еще долгие годы жизни! Уж конечно не два и не три. Разве это плохо? В вашем «Приюте отшельника» прекрасные условия! Сколько людей хотели бы оказаться на вашем месте! У вас вполне обеспеченная, даже более чем обеспеченная, старость. Да-да, не спорьте. Вам вообще повезло – вы живете со своей сестрой.
– С сестрой?.. Ах да, в самом деле… Я живу с сестрой…
В ее голосе слышится горечь, которую она старается скрыть.
– Видите ли, доктор, она уже в таком возрасте, когда живут в основном только для себя.
Она поднимается. Он спешит ей помочь.
– Не надо, не надо. Будьте добры, подайте палку. Спасибо. Я приду через несколько дней и скажу вам ответ. Или, еще лучше, приезжайте на остров сами – на нашем дежурном катере. Вам будет интересно взглянуть. Это настоящий «Алькатрац», пять звезд…
– Вызвать вам такси?
– Ни в коем случае. Мой врач по лечебной физкультуре требует, чтобы я как можно больше ходила, и он совершенно прав. До свидания.
Через окно он смотрит, как она уходит по аллее. Идет она тихо-тихо. Он заглядывает в комнату секретарши.
– Мари Лор, подойдите-ка сюда!
Он отодвигает штору, чтобы ей было лучше видно.
– Видите, вон та дама?.. Старушка?.. Это Жюли Майоль. Я кое-что о ней разузнал, потому что ее почти забыли. Ей сейчас восемьдесят девять лет. А вот сразу после войны – я, естественно, имею в виду Первую мировую – она была величайшей пианисткой своего времени.
Они видят, как внизу Жюли останавливается перед кустом гибискуса, наклоняется и загнутой ручкой палки пытается подхватить ветку.
– Она не может сорвать цветок, – объясняет доктор. – У нее практически нет рук.