Вечером, когда у нее в голове все сошлось, она мгновенно соскочила с кровати. Желание колдовать было подобно вкусу во рту — жажде и голоду после колдовства. Ей казалось, что если она не сделает чего-то до сих пор несделанного, не увидит чего-то, чего ей не приходилось видеть, то пропадет навеки и превратится в маленькую девочку. Что-то подталкивало ее, тянуло, грызло. Она попыталась отворить ржавое слуховое окно, и оно, скрипнув, приоткрылось; затем отворилось шире, как будто повернулась на петлях дверь склепа. Но в вечерних сумерках Софи могла разглядеть только отблеск канала. Потом на тропинке у канала раздались шаги. Чуть не расплющив череп, она просунула голову боком в щель и увидела картину, которую под этим углом никогда не видел никто из живущих людей — не только тропинку и канал, но и весь путь до Старого моста, да и большую часть Старого моста, и даже грязный вонючий туалет — тьфу, мерзость! — а еще старика, который воровал книги у мистера Гудчайлда. Старик вошел в туалет, и она удерживала его там, да, удерживала! Она велела ему оставаться в этой грязной конуре, как велела Винни оставаться в транзисторе, и не выпускала его. Напрягая все силы духа, нахмурившись, стиснув зубы, она нацелилась на одну точку, туда, где он был, в грязном сортире, и держала его там. По мосту проехал велосипедист в черной шляпе, направляясь за город, навстречу ему прополз автобус, а она все держала старика внутри! Но ее силы были на исходе. Велосипедист в черной шляпе удалялся от города, автобус въехал на Хай-стрит. Разум ее разжал свою хватку, и она уже не могла сказать, удерживает она старика в туалете или нет. Все равно, — подумала она, отворачиваясь от окна, — он не выходил оттуда, и даже если я не могу утверждать, что держала его там, то не могу также утверждать, что не держала. Потом, поскольку разум ее разжал свою хватку и она снова превратилась в Софи-ребенка в пижаме, посреди залитой лунным светом комнаты, ее, как высокой шапкой волшебника, накрыло страхом, внутри все похолодело и она в панике закричала:
— Тони! Тони!
Но Тони спала и не проснулась даже от тряски.
На пятнадцатом году их жизни в определенный час и даже в определенное мгновение Софи поняла, что вышла на дневной свет. Она сидела в классе, где единственной ее сверстницей была Тони. Остальные были старше — грудастые, большезадые, они сопели, словно алгебра была клеем, в котором они увязли. Софи откинулась на спинку стула, потому что уже выполнила задание. Тони тоже откинулась на спинку стула — она не только выполнила задание, но и испарилась, покинув свое тело. Именно тогда это и случилось. Софи не только поняла, но и