Они кружили, вцепившись друг в друга взглядами, кружили до тех пор, пока Барсу не стало ясно, что росича не испугать наскоком, что тот не дрогнул, а умно выжидает, когда прекратится эта бесплодная пляска.
Настал черёд азиату оценить соперника по достоинству. Сорокалетний мужчина перестал рычать зверем, прыгать козлом и молотить кулаками воздух впустую. Выровнял дыхание. Юноша оказался удивительно увёртливым, и великан пошёл на него массивной грудью без лишних выкрутасов, полагаясь теперь только на зрелую силу своих мускулов.
Когда они сошлись, Улеб не увидел тавра на плечах Барса. Правду сказал Анит: боец Фоки был свободным. Это озадачивало, ибо трудно понять, зачем свободный человек не посвятил свою врождённую мощь настоящему ратному делу, а топчет песок ипподрома ради прихоти и тщеславия других.
Словно угадав мысли Твёрдой Руки, Барс прохрипел:
— Позабавь меня, раб. Сдохни!
Пудовый кулак просвистел у самого виска, Улеб еле успел уклониться. Промахнувшись, Барс быстро наступил ногой на ногу согнувшегося юноши, не позволив тому отпрянуть, и вновь размахнулся.
Этот приём не новинка. Будто на упражнении в палестре, Улеб мигом припал на свободную ногу, вытянув придавленную, и вскинутой ладонью левой руки погасил вражеский удар, одновременно посылая свой кулак справа в короткую шею Барса.
Но и встречный этот его удар оказался не лучше. Тугая повязка на кулаке лишь чиркнула по надёжно прикрывшей горло ключице ромея. Это не в палестре, напарник был не тот. Там были семечки, здесь твёрдый орех, мужчина, живая крепость.
И всё-таки Барс отшатнулся, Улеб выдернул ногу, точно из капкана. Присел и взвился. Цель ускользнула. Снова присел, опять метнулся и вновь мимо. Барс умело защищался и уже не похвалялся, не грозился, не сквернословил, плотно захлопнув рот — не до того.
Вскоре симпатии зрителей разделились. Ловкие, чёткие, полные грации движения юноши вызывали невольное восхищение многих.
— Бей, Маленький Барс! Проломи ему череп! — в экстазе вопили сторонники Никифора Фоки.
— Не поддавайся, Твёрдая Рука! Вперёд! Смелее! Во славу Божественного! — кричали те, кто искренне принял сторону новичка, и те лицемеры, что находились неподалёку от кафизмы и надеялись привлечь внимание василевса своим рвением.
Будь Никифор Фока простолюдином, он, наверно, кричал бы погромче низших. Однако великому военачальнику, жемчужине византийской знати, первому из прославленного рода, тайно, но решительно прокладывающему путь к трону, подобает хранить сдержанность, пусть, даже если снедает страстное желание посрамить своим ставленником бойца столичной палестры, подвластной сластолюбивому Роману, на глазах у всех, ибо чувства народа склонны к сильнейшему.