Сфенкел отправился искать князя. Византийцы, опасливо озираясь, украдкой плевали в сторону идолища.
Вернулся воевода вместе с красивой девушкой, с нескрываемым интересом разглядывавшей убранство чужестранцев. Сама же она была одета сравнительно просто. Холщовое платье с вышивкой на опястье широких рукавов облегало стройное, гибкое тело.
— Княжич шлёт вам привет, гости дорогие! — издали сообщил Сфенкел. — Подождите малость, скоро он освободится.
— Что может быть важнее прибытия пресвевта? — обиделся Калокир. — Скажи, чем он занят?
— Как раз, должно, начал тереть рёбра.
— Что?
— рёбра, говорю, трёт мочалом. В бане. Только воротился с соколиной охоты.
— Сам трёт?.. — вырвался нелепый вопрос у растерявшегося дината.
— Когда сам, а когда и гриди помогают, — последовал столь же значительный ответ.
— Мы… ты, храбрейший, препроводи… Им нужен отдых и стол, — проклиная в уме своё внезапное смятение, пробормотал Калокир, указав на оплитов, в немом восторге обступивших девушку. — Да, им следует предоставить пищу и отдых.
— Конечно! Конечно! — Мясистая физиономия воеводы расплылась в улыбке. — Уже распорядились, накрывают. Все ступайте за девой, накормит.
Оплиты послушно двинулись за красавицей, точно стадо голодных мулов за щепотью дразнящего корма.
Не слишком искушённый в церемониях Сфенкел посчитал свои обязанности исполненными и теперь не прочь был отлучиться по собственным делам. Но динат вцепился в него взглядом.
— Малушка-то накормит всех воев досыта, — сказал Сфенкел, — не беспокойся. И опочивальню отведёт им славную, будут довольны.
— Она кто, княжна?
— Нет, просто Малушка, роба. Ольга перевела её из скотниц в ключницы, горенку дала наверху. Сам княжич просил за неё матушку. И братца её, Добрыню, возвёл в старшую дружину. Она, Малка, пригожая, Святославу по душе. Ты бы, мил человек, поостерег своих воев-то… Княжич горяч сердцем.
— Препроводи меня, — нетерпеливо прохрипел Калокир, — препроводи же меня куда-нибудь.
— Да! Правильно! Я помню, что твоё дело не терпит. Сам хотел предложить, но опасался, что обидишься ещё. Я, мил человек, княжичу-то объяснил: вести, мол, из Царьграда спешные. А он мне: «Раз спешные, пусть, коли не против, идёт сюда. Заодно и помоется с дальней дороги».
Довольный, что сумеет наконец отделаться от чопорного грека, Сфенкел увлёк впавшего в меланхолию Калокира в глубь двора.