Гирам из Селены вел себя в точности так, как предсказал Квинтий. Он почти ничего не мог вспомнить о дне усыновления, но и то малое, что сохранила его продажная память не говорило в пользу Василия. Он уверял, что во время заключения сделки никто не бил слитком по весам, а это означало, что никакого усыновления не было. Свидетели, имевшие с покойным деловые связи, утверждали, что Игнатий даже ни разу не делал попыток ввести своего так называемого сына в курс своих торговых дел и никогда его ничему не учил. По их словам, положение Василия в доме скорее напоминало положение воспитанника, которому покровительствовал хозяин, покоренный его талантами, чем сына, который должен был после смерти взять на себя бразды правления домом и делом.
Персею не только отказались выслушать, но даже не пустили на процесс, а когда Василий увидел, что в суд не явился Квинтий, то понял, что проиграл. Очевидно, молодой римлянин, все рассчитав, решил примкнуть к сильной стороне.
Василий знал, что отец собирался созвать пять свидетелей, чтобы подтвердить перед ними законность усыновления, но не успел этого сделать, так неожиданно и быстро его унесла болезнь. Теперь наследнику Игнатия оставалось только слушать, как разрумянившийся судья читает громко и слащаво свой несправедливый приговор.
Выйдя на улицу, Василий с грустью взглянул на залитые солнцем камни мостовой, на высокие дома, деревья и спешащих по своим делам горожан. «Как несправедлив и жесток мир! — подумал он. — Я — человек, который должен был стать самым богатым гражданином Антиохии, превратился в простого раба. Теперь у меня нет ничего, даже прав.»
* * *
В ожидании вердикта суда Персея сидела в своей комнате, занимаясь туалетом. Она завернулась в свое лучшее ослепительно белое платье, которое необыкновенно шло ей, оттеняя начинающую увядать красоту. На тщательно завитые волосы женщина надела прекрасную корону из золотых листьев — последний подарок так любившего ее мужа.
Она бросилась навстречу Василию, возвращающемуся из зала суда, и по его выражению сразу поняла, что произошло. Персея сразу сгорбилась, теперь царственное платье жалко волочилось по мраморному полу. Казалось, что за несколько минут она состарилась на десять лет. Светлые волосы мелкими кудряшками безвольно рассыпались по поникшим плечам.
— Мой бедный, бедный мальчик! — прошептала она, поднеся сжатые кулаки к лицу в жесте безысходного отчаяния. — Что теперь с тобой будет? И что… будет со мной?
— Я не смог стать хорошим главой семьи, мама, — Василий остановился и с трудом заставил себя улыбнуться. — Теперь я даже не имею права называть тебя мамой. Суд постановил, что я больше не твой сын.