— Аня! Анютка! Ты чего?
Она с трудом открыла гаснущие глаза:
— Больно… Очень… Давно уже…
Сергей решительно рванул петли на шинели. Девушка судорожно прижала руки к груди.
— Да я… Счас. Забинтую. Что ж ты молчала?
— Не надо. Не поможешь. Крови много…
Он начал шарить по карманам, нашел немецкий индивидуальный пакет, разорвал. Аня отстранила его руку:
— Не надо, Сережа. Вот это возьми. — Подала пропитанный кровью сверток. — Это карта. Сама нарисовала. Специалисты поймут. И списки. Они в клееночке.
— Да какой теперь в карте смысл? Немцы рванули на Тихорецкую.
— Не все… Больше сюда, через Краснодар на Тамань. Ах, как бы мне хотелось с одним из них, только с одним повстречаться…
— Это с кем же?
— С генералом Блюмом…
— Это у которого ты переводчицей?..
— Он мерзавец. — Девушка помолчала и неожиданно спросила: — Ты наш, Сережа?
— Не дури.
— Я ухожу, Сережа… Ты — чекист?
— Разведчик. Советский.
— Тогда запомни: у Блюма списки всех оставленных у нас предателей. У меня только часть списка.
Аня умолкла. Сергей приник к белому холодному лицу, стал дышать в закрытые глаза, дуть в нос, в рот (мать когда-то так цыплят оживляла). Аня шевельнулась, освободила губы. Прошелестела:
— Ты меня, Сереженька, тут, на берегу Кубани, похорони. Я ж елизаветинская. А там скажи, доложи… Дубравина, мол, выполнила… А родных у меня никого…
Когда Сергей, осатанело ругаясь, подобранным где-то по дороге немецким штыком долбил могилку девушке на крутом берегу Кубани в лесу Берестовый Кут, набрела на него обтрепанная нищая старушонка:
— Что, касатик? Сестренку либо супружницу матери нашей землице пуховой предаешь?
Сергей сжал скулы, заходили желваки, процедил сквозь зубы:
— Ковыляй, бабуся. По пуху соскучилась?
— И-их! Мужик и есть мужик. И силы-то надбал, и ума, поди, палата, а мозги, слышь, куриные.
— Топай, говорю, старая…
— А пошто ж ты живу девку закапываешь?
Сергей обомлел:
— Сгинь, ведьма!
— Ан не ведьма! Сам гляди: жилочка-то на височке тикает. Да и ноготочки-то розовые. Смекаешь?
Сергей схватил податливые Анины руки. Показалось — теплые. Не коченеют! Прошел языком по верхней девичьей губе. Не дрогнула.
— Ты что, бабка, надругаться вздумала?
— А не кипятись, милай. Где у нее боль-то?
Сергей машинально указал на грудь, но тут же заслонил девушку своим телом:
— Нельзя туда. Поздно.
Но старуха вдруг неожиданно сильной рукой оттолкнула Сергея, распахнула заскорузлые от крови тряпки, тихо, почти не слышно ойкнула и вдруг резко-повелительным голосом не сказала — крикнула:
— Костер жги! Воду грей! Спички у меня в корзине и котелок там. Да шевелись, могильщик!