Захлебываясь от радости и желания говорить, говорить, говорить, Митька, конечно же, не уловил перемены в настроении его взрослых друзей, не заметил, как добродушно и ласково улыбавшиеся бойцы вдруг стали серьезнее и мрачнее, а при последних словах Николай метнул злой взгляд на Костю и непонятно для Митьки бросил:
— Ну вот. Целуйся теперь с ним.
Костя ответил своим невозмутимым «заткнись» и тут же заставил Николая притащить дров, растопить печь. Сам сходил к ручью, принес и поставил на плиту ведро с водой. Потом порылся в вещмешке, достал банку американской тушенки, протянул Николаю, велел:
— Вари с крупой.
— Опять «вари». Чо я тебе, повар или домашняя кухарка.
Костя протянул руку, отобрал консервы, объяснил:
— Не хочешь, так мы с Митрием и холодной Америкой позавтракаем.
— Чего с Митрием, чего с Митрием! А я чо, собака? Объедков ждать?
— Не будет объедков.
— Да не дури, Кость. Ну чо ты? Уже и сказать нельзя?
— Тошно от твоего гавка.
— Ну, не буду. Да ладно, ну, давай, что ли, банку. Счас супцу либо каши спроворю!
И, держа в руках яркую, как игрушка, жестянку, уже добрым голосом окликнул Митьку:
— Ну, чо, Митяй: принимаю заказы — каша или суп? На выбор дороже!
Как ни старался Николай, но за столом Митька заметил, что с друзьями творится что-то неладное. Вместе со всеми молча черпая из глиняной миски «суп-кашу» с тушенкой, он исподтишка бросал взгляды на друзей, пытаясь понять, что же произошло, что их расстроило.
— Ладно! — неожиданно громко и внятно заговорил Костя и положил ложку на стол. — Ты, Николай, кончай дуться — лопнешь. А ты, Митяй, не зыркай, как мышь меж двух котов. Давай побалакаем.
— Ты чо? Ты чо? — испуганно вскочил Николай. — Не надо, Кость? А? Ну не надо.
— Ну вот, опять будешь обижаться, а шо я еще могу сказать: заткнись!
Николай налился кровью от злости, но промолчал. Вскочил из-за стола, схватил и суетливо переставил на плиту опорожненную миску. Не оборачиваясь, подавленно спросил:
— Чай наливать?
— Давай, Колян, лей себе и Митрию. А я пока покурю, да поговорю.
Николай налил кипятку, заваренного каким-то ароматным листом. Митьке подал свою солдатскую кружку, сам стал прихлебывать из крышки от котелка.
Костя, глубоко затягиваясь и пуская паровозные клубы дыма, с минуту внимательно глядел на опустившего глаза Николая. Вздохнул:
— Жмот.
Николай вздрогнул, вскинул вопросительно глаза:
— Сахару пожалел? Так ведь…
— Жмот! И жила.
Николай матерно выругался, встал, порылся в вещмешке, вернулся, швырнул на стол три кусочка сахару, сел опять на место, наклонился над чаем, опустил глаза, сахара не тронул. Митька, тоже не поднимая глаз, все-таки потянулся к сахару: уж очень хотелось сладкого, почитай, четыре месяца во рту не держал. Костя лениво качнулся к столу, взял кусочек сахару и бросил в Митькину кружку, подумал — и бросил второй. Митька растерянно подержал взятый кусочек и вновь положил его на стол. Костя и этот бросил в кружку, пояснил: