— Я не буду. Жмот обойдется. А ты пей.
Николай опять стал багроветь от обиды, отодвинул пустую крышку:
— Ты чо? Ты какого… Я тебе чо, собака? Чо обзываешь? Ты — лучше? Сам дезертир и мародер! Подонок!
И тут Митя даже не понял сразу, что произошло. Костя как-то лениво приподнял со стола свою веснушчатую пятерню, протянул ее к лицу Николая и тот, взвизгнув по-поросячьи, навзничь рухнул со скамейки и, скуля, стал кататься по полу.
Митька оцепенел, не успев испугаться, остановившимися глазами смотрел на корчи Николая. Опомнившись и задрожав, спросил:
— Что это он, дядя Костя?
— А нича! Ты пей себе.
— Да что с ним?!
— А смык. — Костя равнодушно свернул новую самокрутку, одной ногой перешагнул через притихшего Николая, достал из печки горячий чурбачок, прикурил и, бросив его обратно, вернулся на место, окутался дымом. Не глядя на Митьку, пообещал:
— Счас встанет. Не переживай. А ну вставай, Колян, гляну, какой ты теперь.
— Гад, гад, бандюга, — всхлипывая, прогнусавил с пола Николай. — Погоди, доведешь — застрелю!
— Не. Не сможешь. Ты ж ничто, так, возгря кобылья.
— Вот тогда увидишь, — гнусаво тянул Николай.
— Ладно. Слепой сказал: побачу. Вставай, хватит.
Николай встал по-стариковски — сначала на четвереньки, потом, держась за скамью, на одно колено, затем на другое. Когда он повернулся лицом к свету, Митька вытаращил глаза.
Лицо Николая сверху вниз было перечеркнуто четырьмя багровыми, начинающими темнеть полосами, две из которых проходили через заплывающие глаза, а две… Митька в испуге отшатнулся: под всхлипы Николая пустыми клапанами хлюпали чудовищно разорванные, кровоточащие ноздри. Кровь двумя ручьями маслянисто-густо стекала по губам, по подбородку, капала на гимнастерку.
— Хорош, — удовлетворенно хмыкнул Костя. — Теперь ты законно загораешь: раненый.
— Сволочь ты…
— Полайся. Еще спасибо скажешь.
— Что ж это, дядя Костя? — дрожащим писклявым голосом спросил Митька.
— Нича. Заживет как на собаке. А подись на грех — от расстрела спасет…
Объяснение не только ничего не объяснило, но еще больше запутало, испугало и насторожило Митьку. «Какой еще расстрел? — заметалось у него в мозгу. — За что? И кто ж его может расстрелять? Он же был действительно ранен там, на передовой. Он же каждый день уходит на поляну подальше от избы, делает перевязку и не разрешает мне подходить, чтоб не стошнило с непривычки — очень уж отвратительная рана».
— Как от расстрела? А за что его расстреливать? — не выдержал Митька.
— Заслужил. Он же дезертир.
— А ты кто? — гнусаво закричал Николай. — Ты не дезертир?