Первое. Ввести с двадцатого октября тысяча девятьсот сорок первого года в Москве и прилегающих к городу районах осадное положение…
Слово «осадное» тупо оглушило Семена Ивановича, нехорошая, расслабляющая теплота вступила в голову, и, повторяя про себя: «осадное», «осадное», «осадное», он уже заглушенно воспринимал дальнейшие сообщения — о запрещении движения лицам и транспорту в ночное время, о специальных пропусках, о порядке действия в случае воздушной тревоги… Диктор закончил читать Постановление, его сменил женский голос: передавались фронтовые сводки. И Семен Иванович, с трудом вникая в них, с болью постигал ту горькую истину, что, оказывается, немецкие войска на северо-западном направлении, захватив Калинин, вновь предприняли попытку прорвать нашу оборону и обойти Москву с севера; им удалось потеснить наши войска, захватить важнейшие опорные пункты. В сводке говорилось о героизме танкистов полковника Ротмистрова, стоявших против бронированных чудищ фашистов, батарейцев лейтенанта Беликова, разгромивших вражеский аэродром и уничтоживших четырнадцать самолетов.
Сообщение с Можайского рубежа обороны, на котором шли тяжелые бои с превосходящими силами противника, он слушал уже в остолбенелости; сердце резиново отстукивало будто где-то внизу живота: Семен Иванович знал — так подступало к нему всякий раз дурное предчувствие. Предчувствие напасти.
— …Воины под командованием генерал-майора Панфилова, курсанты во главе с полковником Младенцовым и артиллеристы-противотанкисты в течение недели отбивают на Волоколамском направлении массированные атаки армейского фашистского корпуса. Перебросив сюда еще один моторизованный корпус, создав многократное численное превосходство в живой силе, танках и артиллерии, немецкому командованию удалось потеснить наши войска, которые отошли на новые позиции восточнее Волоколамска. Ожесточенные бои идут на рубеже пунктов Чисмена — Руза — Дорохово — Верея…
Верея, Верея… Речка Протва, покойная, рыбная. Деревянный домик на выезде, со скрипучим, резным, как у теремка, крыльцом, и чудо-дерево возле него — «Иван-да-Марья». В день своей свадьбы на Марье Лукьяновне выкопал брат Иван в лесу два хилых деревца — дубок и березку, посадил в одно гнездо, досматривал, ухаживал; за десятки лет вымахали могучие деревья, явив людям диво: корни их срослись, стволы переплелись, и только кроны красовались в два этажа: ниже — темная, развесистая, молчаливая — дуба; выше — светлая, ладная и говорливая — березы.
Теперь там — немцы, немцы… Там — брат, который был за отца. Там — беда.