— Положи вещи вон туда, сынок. — Саид показал место за дверью и, взявшись за кувшин, добавил: — Я принесу воды, поставим чай… Отдыхайте, скоро явится Амаль — моя дочь. Дверь не закрыта — значит, она бродит где-то поблизости.
Оставшись одна с сыном, Биби окинула взглядом жилье. Оно было почти пусто. В нишах — несколько глиняных мисок и чашек, чайник и пиалы. В глубине, в углу, аккуратно сложены ватные одеяла с разноцветными заплатками, матрацы. На стене — давно потерявшее блеск зеркало. Часть земляного пола укрыта циновками и старыми кошмами.
— Бедный Саид, вся его жизнь прошла на ханском дворе, здесь поседела его голова, сгорбилась спина, а что он нажил? — проговорила, вздохнув, Биби. — И до чего же эти заминдары[4] жестоки! — Она озабоченно посмотрела на сына и добавила: — Как-то у нас с тобой сложится жизнь, сынок, как мы будем… — Не закончив мысли, она припала к его груди и тихо заплакала.
— Ну будет, мама, — нежно обнял ее Надир. — Не отчаивайся, я во всем буду помогать тебе. Мы всегда будем вместе, и я никому не позволю обижать тебя. Слышишь? Не плачь, успокойся!
КАШТАНОВЫЕ КОСЫ, ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА
Погруженные в свои переживания, мать с сыном не заметили, как у порога появилась дочь садовника Амаль. Она подошла совсем тихо, беззвучно, словно котенок. Остановилась у входа и почему-то не решалась перешагнуть порог. Девушка была без чадры и головного платка. Сквозь ярко-красное ситцевое платье с цветами лучи солнца обрисовывали линии ее стройной фигуры. Вся она походила на живой, пламенеющий тюльпан. Две тяжелые светло-каштановые косы спускались по спине ниже пояса. Большие темно-голубые, как весеннее небо, глаза с длинными темными ресницами замерли в напряженном внимании.
Надир, вместо того чтобы отвернуться и опустить глаза, как этого требует закон ислама, любовался этим видением. Кровь теплой волной хлынула к его сердцу, он стоял как завороженный, боясь пошевелиться. Сердце его колотилось. Казалось, вот-вот оно вырвется из груди и покатится к ногам девушки… Волнение, перемешанное с непонятным страхом, возрастало с каждой секундой. Его удивляло, почему дочь мусульманина глядит на чужого мужчину, а не убегает и не закрывает лица, почему в ее странно застывших зрачках не заметно даже и тени девичьего смущения. Уж не привидение ли это? Но «привидение» вдруг протянуло руку вперед и двинулось прямо на него.
— Мадар[5]!.. — закричал в смятении Надир.
— Кто тут? — вскрикнула Амаль и, закрыв лицо ладонями, легким порывистым движением метнулась назад, во двор.
— Амаль, дочь моя! — бросилась за ней Биби. «Слепая», — догадалась она, дрожа от волнения.