— Ну вы тоже это, — заметил Шурка. Имел в виду: не заливайте.
— Люди говорят, — уточнила она. — Зря такое не скажут.
Бобка глядел во все глаза. То на одну, то на другую, то на третью. Будто следил за пасами на футбольном матче.
— Ну да, — цыкнула та, что с творогом.
Прокопьиха тоже закивала:
— Точно-точно. Ага. Вот Марковна. Которая с яйцами здесь стояла. Все скулила. Хлопнуться бы, грила, об землю, да превратиться бы в кошку, да пересидеть это все на печке. Советскую власть, значит, пересидеть. А как она это перед Игнатом расписала, так, значит, и все. С тех пор ее не видели.
Две другие покивали.
— Сидит теперь Марковна, видать.
— На печи.
— Мурлычет.
— Вот-вот. Он так многих, — поправила рогожку на своем твороге та, что вначале отнекивалась. — Вот-вот, — кивала теперь и она. — Кого в кошку. Кого, может, в собаку. Или в птицу какую. А потом и сам. Тю-тю.
— Доколдовался.
— Свистите, — все же сказал и Бобка.
— Понятно где.
Творожная бабка перевела:
— Арестовали соколика.
— Поделом.
И избушки опять встали к Бобке задом: торчали только серые крыши-платки.
Прокопьиха взяла бутылку из забывшейся Шуркиной руки:
— Туда ему и дорога.
Сплюнула.
— Нарочно Вальке вашему с пенкой налью. Пусть та гадина удавится. Да не пихай ты мне деньги эти, — оттолкнула она мятые Лушины рублишки. — Миллионщик, что ли? Пихает тут. Молоко ей голубое. Морда у тебя самой голубая от пудрищи. Одно место у тебя голубое. Мозги у тебя голубые. Жира ей мало. В мозгах у тебя зато жира много.
И долго еще она не могла успокоиться.
Когда пришли, у комода уже сидел боком врач. Нога на ногу. Руки замком на коленке. Из-под задравшейся штанины высовывался гармошкой носок. Ботинок усмехался: ему пора было к сапожнику. Усмехался и кивал в такт своему хозяину.
— Ах ты хороший, — курлыкал тот, заглядывая в ящик: — Ку-ку. Ку-ку. Ну что, кричим? Не кричим?
Бобка тотчас шмыгнул на лавку — наблюдательный пост.
— Кричим, — испуганно отозвалась Луша. И только тогда Шурка заметил ее: руки на груди, она почти слилась с печкой.
— Что ж, осмотрим. Руки бы вымыть, — обернулся врач. Поддернул рукава.
— Сюда, — показала Луша. Вынула и развернула чистое полотенце.
Но умывальник ответил докторским рукам горловым звуком. Луша посмотрела тупо и беспомощно на его сухой латунный хоботок. Полотенце напоминало белый флаг.
— Сейчас! — крикнул Бобка, протискиваясь между лавкой и столом. Загремел ведром.
Врач опять наклонился над ящиком.
— Агу. Агу. Агу, — давал позывные он. — Агу. Агу. Температура была?
— Была. Какая-то, — пролепетала Луша. — Должна быть. Не холодный же совсем.