Очередь едва ползла. Откуда только набежали?
Шурке хотелось треснуть Прокопьиху бутылкой. Он выглядывал из очереди то справа, то слева: скоро уже? Нет, сначала дать пендаля тупому дядьке — под самое жирное пальто. Потом пихнуть вялую, как вареная рыба, гражданку перед ним. А уже потом, добравшись по очереди до Прокопьихи, ее — по кумполу.
Скорее же, приплясывал он. Ткнулся локоть.
— Чего?
Бобка изучал Прокопьиху, как будто видел впервые.
— Шурка, — протянул задумчиво, — как ты думаешь, Прокопьиха — старуха?
— Уф, Бобка.
Вопрос был взрослый и непростой. Шурка впервые заглянул Прокопьихе под платок. Древесная кора лба, два светлых спиленных сучка-глазка, шишка между ними. Вроде старуха.
Напудренный носик гражданки завис над бидоном. Словно надеялся унюхать там еще что-то, кроме козьего духа. Рука не спешила расстегивать кошелечек. Шурка мысленно подарил Прокопьихе такие же пудреные щечки, красные, как от гуаши, губы, обрамил лоб колечками перманента. Вроде и не старуха.
— Кто ее знает.
Но Бобка со сложностями взрослой жизни знаком не был и сделал вывод, который его больше устраивал. Тон выбрал деловой:
— Товарищи продавцы.
Две избушки поворотились к нему лицами. Прокопьиха не спускала с гражданки и кошелечка глаз. Ждала подвоха и не ошиблась.
— Молоко у вас какое-то голубое. Жира в нем немного.
Бобка не выдержал:
— Скажите, где Игнат? — выпалил он. — Очень нужен!
— Зачем? — сурово спросила одна.
— Он нам сказал сюда к нему прийти, — бросился на помощь брату Шурка. — Мы пришли. А его нет.
— Игнат-то? — подозрительно отозвалась другая.
— Какое же голубое? Вон пенка в палец толщиной. Во! — пела Прокопьиха. Напрасно. Изучать ее палец гражданка не стала. Кошелечек канул в сумку.
— Кошка облезлая, — прошипела Прокопьиха вслед.
А первая избушка заметила:
— Был Игнат, да весь вышел.
— Долетался желтоглазый, — подтвердила вторая.
— Повезло вам, считай. Что не пришел.
У обеих даже заострились носы. Им не терпелось рассказать. И было что. Но все три старались не подавать вида. Прокопьиха сплюнула. Покупатели вдруг как провалились. Так всегда — то очередь, то никого.
— Игнат-то — гражданин известный, — словно нехотя потянула она.
— Кто с Игнатом хороводился, того потом никто не видал.
— Как это? — Бобка переводил взгляд с одной на другую.
— Был человек, и нету.
— Исчезли.
— Вроде того.
— Куда?
— Понятно, — процедила масляная.
Шурка перестал ощущать в ладони гладкую бутылкину шею. Бурмистров — исчез. Бутылка в руке стала ледяной. Но он тут же поправил себя: не исчез. На фронт сбежал.
— Что ты мелешь? — накинулась на нее соседка с творогом. — Все не так. Не слушайте ее, дети. Треплется она. А дело в том, что Игнат людей превращал в зверей.