Они валялись на дне.
Зеленые, розовые, красные, оранжевые, в яблочках, листках и розах, вышитые, нарядные.
Те самые. И это было ужаснее всего.
Игната в этих сапожках не было.
— А днем спит? Как часто? Подолгу? Когда просыпается? — донимал Лушу врач, убрав немытые руки в карманы.
Шурка посмотрел сквозь глаз на собственную руку. Пальцев было все так же пять. Но по спине как сосулькой водили. Все то. И что-то не то.
— Да спит, — растерянно лепетала она. — Не может же не спать.
Шурка посмотрел на печку. Та окрасилась в оранжевый, солнечный. Но весело не стало.
— Это только говорят: спит как младенец, — болтал врач, упиваясь собственным голосом.
«Противный какой, — подумал Шурка. — Как таких к больным пускают?»
— Спать как младенец? Боже упаси! Кричат, ворочаются, стонут, ахают, елозят, мечутся, пищат. Вот когда младенец спит тихо, тогда пора забеспокоиться. Он во сне вскрикивает?
— Вроде, — промямлила Луша.
— Булькает? Ахает?
Луша оглянулась на Шурку. Мол, ну и врач, говорила же, старуху зовите — шептать.
— Булькает, — подтвердила. — И ахает.
Доктор оживился:
— Стонет? Пыхтит?
Шурка посмотрел через глаз на противного врача.
И сосулька вонзилась ему под сердце. В ледяной камень превратился желудок. Комната прыгнула у Шурки перед глазами. Ему показалось, что стены дохнули ленинградским морозом, а сам он сделался из одного куска дерева со скамейкой, на которой сидел.
Тот, кого Бобка называл Королем игрушек, а Таня ошибочно считала смертью, стоял перед Лушей, наклонял к Вале маленькому поля серой шляпы.
«Надо крикнуть. Надо крикнуть. Надо крикнуть», — бежала мысль на одном месте, как хомячок в колесе.
Ввалился Бобка. Без ведра.
— С-с-с, — заикаясь, высвистывал он. Лицо его было одного цвета с полотенцем, которое держала Луша. Вернее, уронила. Всплеснула руками:
— Собака? Я же тебе говорила: не прикармливай собак бродячих!
— С-с-с…
— Соседская? Ну я им!..
Поймала его, обхватила. Но Бобка только трясся мелкой дрожью — Лушины руки никак не могли ее унять.
— С-с-с!
— Укусила? Где? — побледнела и Луша.
— С-с-с.
Он хотел сказать: «сапожки Игната».
— С-с-с, — насмешливо передразнил врач.
Луша выпучилась на него. Гнев начал заливать ее багровой краской.
Шурка так и сидел, как замер. «Надо… Надо». Мишкин глаз в кулаке. Но что надо — никак не мог додумать до конца.
Луша стала такая красная, что с лица пропали веснушки.
— Вы что это безобразничаете? Как вам не стыдно! — напустилась она на врача, прижимая к себе Бобку.
— Пех-пех-пех, — торопливо завел мотор Валя маленький.
Нахальный врач вынул из кармана кисет. Сыпанул на ладонь табачок.