«Пошла. Пошла. Пошла», — командовал то руке, то ноге Шурка.
Наконец дошел до комода.
Руки вниз тянулись долго-долго, как сквозь застывающее стекло. Нащупали тельце. Оно было теплым, потянул вверх — нет, тяжелое, как железный шкаф. «Ничего», — приказал себе Шурка. Сначала правой руке. Потом левой. «Ну!» Вдруг вспомнился кровяной человек на школьном плакате: куст в красных и синих веточках. Шурке показалось, что внутри у него полопались все жилы. Все учтенное плакатом кровеносное хозяйство: сосуды, вены, артерии, капилляры, кровяные шарики.
— Эк тебя тогда приморозило. Больше ничего не страшно, ничего не удивляет. Неинтересно с тобой. Скучный ты. Ладно. Как хочешь, — недовольно раздалось за спиной, и младенец вдруг легонько взмыл к Шуркиной груди. Руки прижали его. Жидкое стекло снова стало воздухом.
— Но ты учти, — пробормотал Серый с чашкой у рта. — Это я добренький. А люди могут тебя не понять. Доиграешься.
Шурка прижимал Валю маленького к груди. Луша торчала посреди избы. Внутри ее сведенных рук моргал и икал Бобка. От Вали по телу расползалось тепло. Сердце бухало. Было страшно.
А Серый трепался — наставлял:
— Бояться надо. Это не стыдно. Это правильно. Всего боишься — дольше живешь.
Подумал немного, добавил:
— Неинтересно. Но долго.
Громко икал Бобка. Так, что больно стукался плечами о деревянные Лушины ободья.
— Ладно, — пробормотал Серый. Перевернул чашку, убедился, что вытянул из нее все до капли. Потряс даже. Стукнул на стол.
Грохнул стулом — передвинул так, чтобы видеть обоих — Шурку, Бобку.
— К делу. Игнат — дурак. Но что с него возьмешь: лошадь. Дело, значит, такое. Вы мне — глаз. Он все равно мой, — быстро поправился он. — А я вам, если просите, так и быть — Таню.
Протянул руку и пощекотал Валю маленького по щечке.
— Правда? Вот он не даст соврать.
Бобка опять икнул.
Тот поморщился:
— Фу. Невозможно уже. Прямо подскакиваю каждый раз. Ну попей воды, что ли?
— Поч-чему? — выдавил Бобка.
— Помогает от икоты, — быстро отозвался тот. Изобразил, что спохватился: — Ах, ты не об этом — почему.
Сунул пальцем в сторону Вали маленького:
— А о том? Почему — то?
Пожал плечами:
— Потому что я Ловец снов.
Заложил ногу за ногу, руки замком. Ждал. Дождался.
«Он не так себя называл в Ленинграде», — мелькнула у Шурки мелкой рыбешкой мысль. Слишком близко к поверхности: Ловец снов заметил ее, подцепил.
— А ты что, всего-навсего Шурка? — обернулся к нему всем телом. — Даже люди, возьмем любого человека: он и сын, и брат, и мерзавец, и шутник, и обжора, и советский пионер, и все это одновременно. Или вот Шурка, — вдохновенно озарилось его лицо. — Шурка, Саша, Сандро, Алекс — и все это, заметьте, один и тот же Александр. Более того, он же Шуренок, Шуртей, Шурик. И Санька — тоже он.