— Кисонька.
«Дура, — обругала Таня себя. — Могла бы раньше и полизаться». Она это как-то сразу забросила: раз провела языком — чуть не стошнило. И бросила.
Девушка улыбалась. Таня попятилась. Все равно ничего не выйдет. «Сейчас она увидит, какая я блохастая».
— Иди сюда, милая. Ты что это здесь одна? Ничья? Ничья. Кис-кис-кис.
Таня подняла хвост. Запах тушенки тут же схватил ее за нос, потянул с обочины. Притянул к девушке в гимнастерке.
Рука погладила пыльную Танину голову. Мягкая, ласковая.
— Что, очень грязная? — донеслось из кабины.
— Ну так.
«Очень», — поняла Таня. Чуть не померла от стыда.
— А лишай?
— В целом вид здоровый. Сойдет.
Ласковая рука крепко сжала Танин загривок. Земля провалилась. Понеслись вниз трава и обочина. Перед глазами — но все такое же недостижимое — было небо. Таня висела, обмякнув. Хлопнула и вторая дверца. Грохнул откидываемый борт.
Таня завыла, попыталась полоснуть когтями. Тщетно. Тело как чужое. «Точно. Так всегда», — в бессильной ярости вспомнила она. Кошки, которых держали за шиворот, висели, подтянув к животу задние лапы, поджав хвост, беспомощно выставив передние. С тупым стеклянным взглядом. Теперь такой вот беспомощной и жалкой была она сама. Попыталась зарычать. Получилось сдавленное: «Ы-ы-ы».
Шофер уже нес клетку.
«Живодеры», — ахнула Таня. Все из-за грязной шерсти. Из-за того, что противно было себя вылизывать. Вот и получила.
— Ну, Мария, как ты и хотела, — радостно сказал шофер, распахивая дверцу. — Круглое число.
— А я знала, Петр Петрович! Я оптимистка! — Мария стала опускать Таню в клетку задними лапами вниз. — Я знала, что в последний момент найдем.
Пальцы выпустили шкирку.
— Полна коробочка.
Танино тело ожило. Она бросилась прочь. Ударилась о металлическую сетку. Задвижка щелкнула.
Таня попыталась хотя бы достать когтями — пропадать, так с музыкой. Но клетка уже плавно неслась по воздуху. Держали ее за ручку на длинной палке.
Таня заорала. Перед ней вырос зев кузова.
Оттуда повеяло тьмой и множеством дыханий.
— Тьфу, грязь теперь будет, — выругался шофер.
Таня с яростью и стыдом поняла, что описалась, обкакалась.
Он стукнул ее клетку в кузов. Зашуршал брезентовый занавес, отсекая дневной свет, надежду, жизнь.
В бензином, тушенкой и мочой пахнущей темноте острые Танины глаза разглядели много клеток.
Множество глаз ответило Таниным: испуганные, вопросительные, злые, отчаявшиеся, унылые, наглые, бодрые, сонные.
Кошки, кошки, кошки.
Заурчал, тряся весь мир, мотор.