— Не поеду! — заорал Бобка. — Отстаньте! Не поеду!
Выскочила Луша. Бобка к ней. Обхватил. Вцепился в юбку, кофту.
— Не поеду! Не могу! Не могу больше!
— Ты что? Ты что? — обнимала, гладила Луша. Виновато поглядывала на дядю Яшу. На девочку.
— Не могу больше любить заново. Я устал. Не могу, не могу больше, — стонал, жаловался Бобка Лушиной юбке. — Никуда я не поеду. Не отдавай меня! Не отдавай!
— А мы вам сейчас эти досочки быстро к делу применим, — ловко нагнулся дядя Яша.
Шурка удивился: сколько у Луши прожили, а что ровной штукой сложены досочки под лавкой — не замечали. А дядя Яша заметил сразу. Ровно напиленные Валей большим — чуть длиннее, чем надо младенцу: в самый раз.
— Есть у вас молоток? И гвозди.
— Есть! — радостно выкрикнул Бобка.
— Нету, — холодно посмотрела на него Луша. Бобка не понял. Дядя Яша — не заметил.
Он быстро переносил свое тело по избе странной прыгающей походкой. К ней тоже надо было еще привыкнуть.
— Что же парень ваш в комоде спит. Есть гвозди? — повторил настойчивее. — Я вам живо кроватку эту сколочу.
Но Луша почему-то не обрадовалась.
— У ребенка свой отец есть, — ответила сурово. — Вернется. Сколотит.
Дядя Яша почему-то покраснел. Забормотал.
И к девочке этой, Саре, тоже надо было привыкать.
От этой мысли стало тошно.
Проснулся он среди ночи. Рука сама потянулась за костылем. Как раньше — ноги сами спускались на пол, в тапки.
На полу — лунный прямоугольник. Дети спят. Сара тоже спит. Удивительно. Но к счастью. Пусть! Сам он так давно не может. Выпить бы. Тогда провалишься в чистую пустую темноту. Но какое у нее выпить, у бабы этой деревенской. Нет, Репейск, конечно, город. А живет — будто девятнадцатый век. Изба, тараканы. Нищета. Такая, что сердце сжимается.
Осторожно перенес вес. Сначала на руку. Потом на костыль. Распрямился. Удержался. Оперся на стол. Нет, обошлось. Главное — не стучать деревяшкой. Была резиновая нашлепка на конце, была. Да отвалилась где-то, как подметка от ботинка. Вот, кстати, до сих пор не было времени подумать: ботинки-то теперь как покупать? За два платить? Жалко. Дорого. Работу-то с одной ногой — кем работать? А детей теперь трое. «Четверо», — испуганно поправил он себя. Но знал, что сам уже не верит. Столько видел с тех пор, как легко и быстро умирают люди. Что живут — теперь гораздо неожиданней, удивительнее. Поверишь тут. Ни Вера, ни Таня не подавали вестей. С тех пор. Ни следа.
Открыл дверь. Осторожно спустился на крыльцо.
Зажал костыль под мышкой. Прикурил.
Внизу темнота — ни огонька. Будто нет там никакого города. А может, и правда нет?