— Идем, — вскинул на плечо вещмешок дядя Яша. Другой рукой сунул под мышку костыль.
Шурка глядел во все глаза.
Посеревший, весь в ссадинах — свежих или уже рубцующихся. Словно бы осунувшийся, но все еще красивый. Это был он, Ленинград.
У Шурки шумело в ушах.
Сейчас он увидит ту квартиру. Где бежал по стене мишка. Где Король игрушек. Где Таня. Где Бублик. Где дворничиха сидела в лунном свете. В ту квартиру. Только без мишки, Короля, Бублика, дворничихи. И без Тани.
Бобка, видимо, подумал о том же: ноги стали заплетаться, шаркать.
И только Сара просто шла: прижимая свою куклу так, чтобы и кукла — смотрела.
Вот перекресток.
Но дядя Яша не остановился. Спрыгнул на мостовую, застучал по ней костылем. Шурка с Бобкой переглянулись.
— Идете? — позвал дядя Яша.
— А нам разве не туда?
— Нам не туда. — И снова застучал костылем.
«Конечно, — успокоился Шурка. — Дядя Яша не знал, что мы жили там».
Но шли и не на ту квартиру, где жили до войны. От нее надо было сворачивать с самого вокзала.
И даже не на самую старую, где тетя Вера и дядя Яша жили до того, как арестовали маму с папой, — возле мечети.
Они шли по Невскому дальше. Уже видна была улица Третьего июля. Пропустили трамвай. Перешли проспект. Свернули в арку. Прошли серый двор-колодец. Здесь дом уже не выглядел нарядным даже и до войны. Здесь была его изнанка. С маленькими окошками и низко надвинутой крышей. Парадная осталась с другой — именно что с парадной стороны. Поднялись по ступеням к подъезду. По лестнице. Дядя Яша прыгал впереди на одной ноге.
— Это не наша квартира, — подал голос Бобка.
— Нет, — выдохнул между прыжками дядя Яша.
— А где все? — не унимался Бобка.
— Кто?
— Кто здесь живут.
— Умерли, — просто ответил дядя Яша.
Перехватил костыль, упер его в пол и пошел к двери, на которой не было табличек с именами жильцов, а только пустые дырочки от гвоздей, которыми они были прибиты, от шурупов, которыми они были прикручены, от булавок, которыми они были приколоты.
— Все умерли, — сказал тускло дядя Яша. — А мы живы.
И вставил ключ.
Квартира будто отпрянула от них. Убежал рукавом длинный коридор с множеством дверей.
Пустая, гулкая, в подпалинах — от сгоревшей за зиму мебели, от улетевших дымом в окно книг. Все четверо сразу разбрелись по ней, как по лесу.
«Мы вернулись», — с тоской думал Шурка, глядя на незнакомый узор обоев.
— А какая комната наша? — крикнул он. Отскочило от стен эхо.
Но ответа Шурка не услышал. Дернулись и забухали стены, потолок — колотило по ребрам сердце. С подоконника коричневой пуговкой зрачка на него глядел он — сам весь похожий на каплю меда, только чуть обгоревший, подтекший с одного края.