Константин Острожский — самый могущественный человек на Украине — твердо решил не допустить унии. Проект, который привезли из Рима епископы владимирский и брестский Ипатий Потей и луцкий и острожский Кирилл Терлецкий, грозил лишить князя рычагов влияния на церковь, которую он использовал как инструмент против притязаний монарха. Православие служило одним из козырей в борьбе за власть. Потей, собственно, был старым другом князя. Некоронованный король Волыни убедил его уйти из политики и занять кафедру во Владимире-Волынском, чтобы стать реформатором всей митрополии. Острожский говорил, что поддержит унию, но только с благословения патриарха. Потей знал, что в Царьграде добро не дадут, и начал собственную игру. Его напарник, луцкий епископ Кирилл, был экзархом (полномочным представителем) того же константинопольского патриарха и занимал кафедру в центре владений Острожских.
Узнав, что эти двое отправились в Рим, старый князь послал своих людей на перехват — но тщетно. Осенью следующего года Константин поехал в Брест на собор с целым войском из православных шляхтичей и слуг. Поддерживали его и союзники-протестанты, магнаты Великого княжества Литовского. Один из них предложил свой дом для заседания противников унии, поскольку король велел закрыть православные храмы в городе. Сторонники Сигизмунда III прибыли в Брест со своими отрядами — атмосфера накалилась. Объединение церквей вполне могло обернуться не только раздорами, но и кровавой баней.
Той Брестской унии, которую можно представить себе по учебникам, в общем-то не было. Параллельно происходили два события противоположного содержания. Униатский собор, где присутствовали киевский митрополит Михаил Рогоза и большинство епископов, утвердил заключенное в Риме соглашение. Православный собор возглавил представитель константинопольского патриарха. Туда явились два епископа, многочисленные архимандриты и священники, которые отвергли такой союз и заверили Константинополь, что остаются его паствой. Киевская митрополия раскололась: частично перешла в унию, частично осталась в православии. На карте такой раскол выглядел приблизительно так: Галичина (галицко-львовская и перемышльская епархии) стала бастионом православия, тогда как Волынь и нынешняя Белоруссия — оплотом новой церкви. В действительности все было сложнее: отношение к унии разделяло семьи; приходы и монастыри метались то туда, то обратно.
Несмотря на упорное противодействие унии, монарх неумолимо навязывал ее подданным. Он признавал только один собор — митрополита и большинства епископов, и униатская церковь в его глазах была единственной законной церковью византийского обряда в государстве. Два епископа, десятки настоятелей, тысячи приходских священников, сотни тысяч (а то и миллионы) мирян оказались таким образом вне закона. Православная знать открыла второй фронт на сейме и сеймиках, обвиняя Корону в нарушении гарантированной шляхте свободы вероисповедания. Так оно и было.