Зал заседаний суда выглядел, как всегда, переполненным, но когда я вглядывался в лица людей, собравшихся на галерее для публики, то понимал, что только скука заставила всех их собраться здесь. Они наблюдали за ходом слушаний без малейшего живого любопытства или каких-либо признаков нетерпения поскорее дождаться исхода. Точно так же вели себя родственники и знакомые Стюарта. Они созерцали медленную духовную пытку обвиняемого, сидевшего на скамье подсудимых. Все происходившее представлялось им чем-то совершенно нереальным, будто бы все участники были актерами, разыгрывавшими сцены из какого-то увлекательного, но вполне заурядного спектакля. А я ожидал увидеть на лицах присутствующих живой, даже кровожадный интерес, признаки жестоких и мстительных чувств, столь часто вынашиваемых завсегдатаями судов над убийцами. Но не замечал ни в ком ничего подобного. В зале стоял легкий гул голосов, всегда возникающий в месте сбора толпы, немедленно начинающей обсуждать между собой особенности погоды, свои любимые садики и домашние дела. К очередному свидетелю зрители проявляли не больше интереса, чем к обнаружению еще одной части дешевой головоломки, для которой находилось положенное ей место на дощечке. Они не в состоянии были ощущать ни сострадания, ни удовлетворения при решении судьбы человека, точно он тоже воспринимался как актер, а в действительности ничего ровным счетом не происходило. А по прошествии часа или двух зрители вообще не понимали смысла происходящего у них на глазах.
Нам с Бифом выделили персональные места, и мы преисполнились решимости пронаблюдать за процессом от начала до конца. Признаюсь, я испытывал при этом значительный дискомфорт. Мне мерещилось, что многие в зале были осведомлены о не слишком успешном участии Бифа в расследовании, как и о моей тесной связи с ним. Одновременно я все еще питал надежду, что по ходу предъявления улик сержанту неожиданно придет в голову некая блестящая идея и пока еще не будет слишком поздно арестовать истинного виновника. Но он казался угрюмым и почти равнодушным ко всему, словно ему было сложно на чем-то сосредоточить внимание.
Когда Стюарта впервые ввели в зал заседаний, раздались обычные в таких случаях оживленные возгласы среди публики, а моя тревога только усугубилась. При нашей предыдущей встрече в тюрьме Стюарт выглядел поникшим и озабоченным, но причиной этого я посчитал его невиновность и полнейшее недоумение по поводу своего задержания и будущего суда. Теперь же, разглядывая его входящим в зал, я впервые подумал, что несокрушимая вера Бифа в несправедливость обвинения была изначально ошибочной. Казалось, Стюарт вовсе не замечал устремленной на него сотни глаз, но при этом сильно нервничал, явно находясь на грани истерики. Черные тени на лице стали неестественно большими, чего он не мог скрыть, даже опустив голову вниз, как будто до последнего момента не желая видеть тех, кто собирался судить его. Но почему-то (я сам не смог бы внятно объяснить, по какой именно причине) все его движения казались мне присущими человеку, глубоко ощущавшему свою вину. Они демонстрировали отсутствие уверенности в себе, надежды, готовности отстаивать свою позицию.