Она давно очнулась и смотрела куда-то в сторону. Вот как так стало, что именно эти черты врезались мне в память? Именно ее странные, если задуматься, неправильные черты? Очень короткая растрепанная челка со своевольным завитком с правого края. Несимметричные брови, из-за которых она не нравилась себе на фотографиях: одна уголком, другая полукругом. Губы с надломом, с обветренной кожей. О, губы – это вообще вселенское зло, если ее послушать: когда улыбаешься, они делают вот так, когда разговариваешь – вот так… Под глазами синяки. Что там еще? Я рассматривал ее побледневшее лицо и думал о том, что Роверси, на которого мы пришли, снимает точно такую же красоту. Там, по залу за стенкой, сейчас ходят недовольные посетители и кряхтят от вида обнаженных, честных, несимметричных тел. Я хотел привести туда Ясну, она бы оценила. Но вместо этого сидел на ледяном полу, держал ее и ощущал липкое… красное…»
– Подвиньтесь вон туда, – промычал охранник, нависший сверху.
– Мне нормально, я могу встать, – тут же согласилась она.
– Ты останешься на месте, пока за тобой не приедут, – ответил я.
Взвизгнув тритоном сирены, скорая остановилась на обочине. Демонический вой заставил всех невольно сжаться.
– Я могу встать, правда, – шептала Ясна.
– Не надо, они тебя поднимут. – Я почувствовал приближение санитара и медленно вынул руку из-под ее волос. Пальцы и впрямь были в крови. Как странно, сразу двое за последние сутки. Сначала Воронцов, а теперь она.
– Что у нас?
– Упала в обморок, – ответил Петя.
– И разбила голову об пол, – добавил я.
– Что? Я разбила голову? – Ясна было встрепенулась, но мы не дали ей дернуться. – Я не чувствую!
– Понятно, что принимала? – хамовато отозвался санитар, подзывая коллегу, затормозившего у главного входа.
– Ничего, – ощетинился Воронцов.
– Только таблетки, – ответила Ясна.
– Какие таблетки?
– Много разных. Там инструкция, в ней все расписано. – Она пихнула мне в руки сумку. И добавила, холодно взглянув на медбрата: – Это послеоперационное. У меня онкология. Была.
– А-а-а, – протянул он. – Поднимайтесь. Поедем в больницу.
В голове полный сумбур. Невозможно рассказать историю связно.
Почему-то тогда мы с ней не поехали. Нас не взяли. Ничего не помню… Наверное, она сама сказала нам остаться. Провал в памяти сменяется следующей картинкой: мы у нее дома. Валяемся на диване. Петя рассматривает рану у нее на голове. Небольшая, говорит, заживет быстро. Только зачем они зеленкой намазали?
Засмеялись. Не было там никакой зеленки. Его тупые шутки.
– Я вчера посмотрел «Воображаемую любовь», – вдруг сказал Воронцов. Голос его звучал невнятно – теперь он щупал пальцами свою губу. Она уже не выглядела распухшей, зато воспалился шрам. Но обсуждать кино Воронцов мог в любом состоянии. – Дерьмо, а не фильм.