Потом девочки отправились умываться на ночь и чистить зубы. Мать готовила всем постели. Егоров отодвинул от себя тарелку, расчистил от крошек перед собой уголок, закурил, предоставив Толе перемыть и вытереть посуду, пол подмести, пройтись хорошенько по клеенке влажной, а потом и сухой тряпкой. Егоров курил, дымком и скукой опять заволакивало ему лицо.
— Зимой с шоферами на грузовиках поездить, — ни к кому не обращаясь, мечтательно произнес он, — хорошие дела можно делать… Хо-ро-о-шие!..
И как будто нарочно, как будто назло Толе, вздумалось ему сегодня уточнить, какие это дела. Не подозревая причин озлобленной вспышки мальчика перед ужином, он сильно подбавил ему горючего в сердце и после ужина.
— Бывают отчаянные! — с восхищением покрутил Егоров головой. — Ну, ни черта не боятся! И действительно, все им с рук сходит. Другой попользуется там каким-нибудь фунтиком сала или кружочком колбасы — готов! Заработал десять лет! Той колбасе пять рублей цена, а человеку за нее полная гибель. А эти лихие, смелые, понимаешь, орлиной хватки ребята, у них голова по-другому варит. Глядишь, им цельная тушка, а то и две очистится… Да как!.. Все шито-крыто, хоть с микроскопом по документам шарь — нигде ни сучка, ни задоринки. Тушки будто никогда и не бывало…
Толя в этот миг, перегнувшись через стол, протирал клеенку возле локтей отчима, да так и застыл перед самым его носом. Жажда сопоставлений всего, что говорится здесь, со всем, что он слышит там, получила новую пищу.
— Значит… воруют? — спросил он таким голосом, будто нечаянно глотнул отравы.
— Значит. Да называй, как хочешь.
— Вот теперь?
— А бывает, конечно, что и в другую пору, а только зимой особенно. Тут, видишь ты, какое дело… — Он пальцем поманил мальчика еще ближе к себе и пошептал ему в самое ухо: — Куда способнее зимой-то, в морозец! Припрятали тушку да потихоньку и разбазарили ее по частям…
— А вы?
— Что я?
— Как же вы?.. Или вы тоже так?
— Куда мне! Да я и думать не смею, весь боюсь…
Выслушав это, мальчик попятился от стола.
— Значит… значит, только из страха вы не… Мама, послушай, что он говорит!
Но матери в комнате не оказалось. Уложив девочек, она куда-то ушла, незамеченная за развешанным бельем.
— Значит, вам и тут все равно? — спрашивал Толя, терзаясь всей глубиной пропасти, отделявшей речи Егорова здесь от мечтаний скоростников-стахановцев там. — Вы… вы никак… никогда… вы не боретесь с этими… с этим?.. — говорил он, теряя слова и дыхание.
— Еще и бороться! Ишь, чего захотел! — Егоров глядел куда-то в сторону и смутно улыбался. — А мне что? Не директор я, не начцеха, тоже самое не милиционер какой-нибудь. Знать не знаю, ведать не ведаю! — Он обернулся к Толе, и тут, испуганный его лицом, изменившимся от гнева и отвращения, поднялся со стула, торопливо спрашивал: — Что такое? Что с тобой опять?.. Толя! Что ты, сынок?.. А?