Мохаммед держался из последних сил, буквально зубами вцепившись в тот ошметок своего прозябания, который с великим трудом и натяжкой можно было назвать жизнью. Его заставляли рыть окопы, подвалы, какие-то укрепления и могилы для павших в сражениях с правительственными войсками шахидов ДАИШ. Эту знакомую с первого дня рабства работу он выполнял с особым усердием, всем сердцем ненавидя даже мертвых бандитов и тихо злорадствуя и радуясь тому, что еще одной мразью на земле стало меньше. Но бандиты считали всех погибших шахидами, которые попадут в царство Аллаха, и обратит Всевышний на них свой светлый лик. Но чтобы на земле о них не осталось памяти, Мохаммед, если это ему удавалось, никогда не оставлял даже мало-мальски приметного камня на могиле, не то чтобы насыпать холмик или положить плиту. Несколько раз он пробовал бежать. Его ловили, избивали, лишали еды (если те объедки, которые ему перепадали, можно было назвать едой), воды и сна, а потом вновь начиналась каторга изматывающего, непосильного труда. Далеко не всегда имея возможность совершать намаз, он научился радоваться даже ничтожным песчинкам мимолетной удачи и за это благодарить Аллаха в своей душе. Счастливым он считал день, когда его не били, когда удавалось поесть хотя бы раз в сутки, а уж если его отправляли пасти овец, то эти редкие дни он считал великим даром Всевышнего.
Приходилось ему бывать и под огнем – подтаскивать бандитам патроны и снаряды. После таких боев его тщательно обыскивали, чтобы он не спрятал где-нибудь у себя патрон, гранату или пистолет. Хотя и прятать-то было негде. Вещей у него нет, а у тех лохмотьев, в которых он ходил, вместо карманов были только дыры. Свои туфли он уже давно изодрал вдрызг и даже не заметил, когда и где потерял заветную симку. Теперь он носил разбитые деревянные сандалии с чужих ног, именно ног, потому что его правая стукалка была на два размера больше левой. Несколько раз в кузове грузовика вместе со скотом и никчемной рухлядью его привозили в какие-то города и населенные пункты. Он радовался таким поездкам, потому что в пути мог уснуть, а проходя по улицам, ему иногда удавалось подбирать у мусорных баков, на помойках и городских свалках какую-никакую одежду, выброшенную людьми по причине изношенности и ветхости. В одну из таких поездок он случайно увидел себя в зеркале витрины какого-то магазина. Увидел – и не узнал. Из ажурной рамы потаенного зазеркалья на него смотрела черными ввалившимися глазами сама смерть в необычном для себя облике худющего, заросшего поседевшими волосами пожилого нищего в грязной и рваной, дыра на дыре, одежде.