Рейчел/Рашель и Энди в дружеском порыве идут вместе по коридору. Я забиваюсь в угол, поворачиваюсь лицом к стене и делаю вид, будто учу алгебру. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы меня не опознали. Они садятся на пол, Рейчел/Рашель — в позе «лотоса». Энди выхватывает у Рейчел/Рашель тетрадь. Она хнычет, точно младенец, и грудью ложится ему на колени, чтобы забрать тетрадь. Он перекидывает тетрадь из одной руки в другую так, чтобы она не могла дотянуться. Затем он что-то ей говорит. Я не слышу, что именно. В коридоре шумно, как на стадионе во время футбольного матча. Его губы источают яд, и она улыбается, а потом целует его влажным поцелуем. Это не поцелуй девочки-скаута. Он отдает ей тетрадь. Его губы шевелятся. Мои уши наполняются лавой. Она ни в коей мере не претенциозная цыпочка Рашель. Я вижу сейчас третьеклассницу Рейчел — ту, что любила картофельные чипсы со вкусом барбекю, и ту, что как-то вплела мне в волосы розовую нитку для вышивания, с которой я ходила несколько месяцев, пока мама не заставила меня срезать ее. Я упираюсь лбом в шершавую штукатурку.
Разреженная атмосфера
Лучшее место для того, чтобы все хорошенько обмозговать, — моя каморка, мой тронный зал, мой отчий дом. Мне нужен душ. Может, стоит сказать Грете-Ингрид. (Мой шведский недостаточно хорош.) Я могла бы поговорить с Рейчел. (Угу, именно так.) Я могла бы сказать, будто слышала нехорошие вещи про Энди. (Что сделает его еще привлекательнее.) Вероятно, я могла бы признаться ей в том, что случилось. (Можно подумать, она станет слушать. А вдруг она передаст Энди? И чего тогда от него можно ожидать?)
В каморке особо не разгуляешься. Два шага вперед, поворот, два шага назад. Я стукаюсь голенью о кресло. Идиотская комната. Что за дурацкая идея сидеть в кладовке типа этой! Я плюхаюсь в кресло. Оно обдает меня застарелыми запахами обитателей подсобки: потных ног, вяленого мяса, залежавшихся в стиральной машине рубашек. Скульптура из индюшачьих костей начинает попахивать гнильцой. И даже ароматические смеси в трех баночках из-под детского питания не перебивают вони. Может, где-то в стене, рядом с вентиляцией, разлагается дохлая крыса?
Майя Анджелоу наблюдает за мной, задумчиво приложив два пальца к щеке. Очень интеллектуальная поза. Майя хочет, чтобы я сказала Рейчел.
Я снимаю фуфайку. Футболка липнет к телу. Отопление по-прежнему шпарит вовсю, несмотря на то что на улице так тепло, что хоть окна открывай. Вот чего мне точно не хватает, так это окна. Сколько бы я ни жаловалась на зиму, мне гораздо лучше дышится холодным воздухом, который, точно серебряный шарик ртути, проскальзывает в легкие и выскальзывает обратно. Апрель выдался сырым: то слякоть испаряется, то дождик моросит. Не месяц, а теплая заплесневевшая мочалка.