Теперь надо сказать, что даже инспекторам запрещалось заходить во внутреннюю часть циферблата, отграниченную золотой линией за кругом цифр. Новоприбывший осторожно миновал Двенадцатичасового и остановился у запретной черты. Серебряная клетка выглядела по-прежнему несокрушимой. Стеклянный ящик пребывал в целости, сохранности и незамутненной прозрачности. Внутри отчетливо виднелся кристалл…
Как тому и надлежало быть.
— Ну что ж, похоже, все в порядке, — пробормотал инспектор.
С явным облегчением он вытащил из кармана сюртука маленькую коробочку, открыл ее и привычным движением сунул в правую ноздрю толику нюхательного табака. Это был новый сорт табака, подарок вышестоящего деятеля.
— Да, да, все в полном… — повторил он.
А потом произвел совершенно немыслимый чих, качнувшись на месте и едва не заступив за черту. Часовые разом подпрыгнули и крутанулись к нему. Лезвия Двенадцатичасового с шипением пронеслись в каком-то дюйме от инспекторского лица. Тот отчаянно размахивал руками, силясь удержать равновесие, и наконец это ему удалось. Линия осталась ненарушенной.
— Премного извиняюсь… жуткая, отвратительная привычка! — пропищал инспектор, поспешно пряча коробочку в самый дальний карман. — Эй, не забывайте, что я инспектор! Вот мой документ! Вот печать!
Часовые вновь принялись размеренно вышагивать. Руки Двенадцатичасового опустились к бокам, более не угрожая.
Инспектор извлек из рукава большой штопаный носовой платок и утер взмокшее лицо. И вот тогда-то, промокая пот, он увидел — или ему померещилось, — как нечто скользнуло по поверхности циферблата. Нечто маленькое, тоненькое, темное. Он моргнул, отнял платок от лица… Нет, больше ничего не было видно.
— Полагаю, докладывать не о чем? — нервно осведомился инспектор.
В этой должности он состоял недавно: всего четыреста лет без десятилетия. И ранг у него был невысокий — инспектор четвертого порядка. Почти всю свою карьеру — то бишь чуть не с самого Первоначала Времен — он провел в качестве привратника Третьей Задней Приемной. А прежде того…
— Докладывать не о чем, — ответствовал Двенадцатичасовой.
И тем была исчерпана вторая половина его словарного запаса.
Что ж, инспектор вежливо приподнял шляпу… однако смутная забота омрачала его совесть. Все-таки он ощущал… что-то. Какую-то неправильность. Увы, наказание за ложную тревогу было столь чудовищно, что идти на поводу у неоформленных ощущений определенно не стоило. Его, к примеру, могли вновь разжаловать в привратники. Или, даже хуже того, сделать материальным. Лишить памяти и возможностей — и сунуть в одно из Второстепенных Царств в качестве живого, дышащего ребенка…