При рождении Ручейка нарекли водяным именем, хотя в их роду никогда не было водяного мага.
В прошлом такие имена давали только младенцам, которые предназначались в жертву Йеггату — богу воды. Позже так стали называть тех, кому была уготована участь жрецов Йеггата. А еще позже — детей в семействах, претендующих на происхождение от водяных магов.
Но со временем в деревне Фарзибек водяные имена стали даваться просто потому, что матери нравился ближайший ручей, или потому, что у отца был друг с таким именем. Недалеко находился Митерхоум — великий город водяных магов, — поэтому было неудивительно, что водяные имена популярнее прочих даже среди невежественных крестьян.
Ручейка от рождения ожидала участь невежественнейшего из невежественных, так как он был девятым сыном крестьянки, а вообще пятнадцатым ребенком. Его мать охотно зачинала детей и носила их так, словно ее лоно было руслом, а каждый ребенок — весенним потоком. У нее были широкие, мощные бедра женщины, чье тело приспособилось к постоянным беременностям, однако ее веселая улыбка и терпеливый характер привлекали к ней мужчин сильнее, чем этого хотелось бы ее мужу.
Ручеек, на свое несчастье, уродился не похожим ни на отца, ни на мать — возможно, поэтому его отец терзался нехорошими подозрениями насчет того, чей же это сын на самом деле. Как иначе можно объяснить, что отец подчеркнуто его игнорировал — за исключением моментов, когда задавал Ручейку трепку или бранил его, сетуя на ошибку бытия — упорное существование нелюбимого сына.
Ручеек не имел особого таланта ни к чему, но и неумехой он не был. Он научился работам, нужным в крестьянской деревне, что стоит в суровых горах, так же быстро, как и его ровесники, но не быстрее. Он играл в детские игры с той же живостью и наслаждением, что и любой другой ребенок. Он был настолько обыкновенным, что его никто не замечал, кроме его же братьев и сестер, которые вольно или невольно переняли от отца отвращение к Ручейку. И тому приходилось сражаться чуть больше, чем прочим, чтобы сохранить свое место в очереди, когда семейство выстраивалось за едой из кастрюли, которую мать держала на медленном огне.
Мать любила его, можно сказать, достаточно — она любила всех своих детей, — но она путала, кого из них как зовут, к тому же не слишком хорошо умела считать и не могла провести учет и обнаружить, если одного-двух не хватало.
Ручеек принимал это все как должное — он не знал ничего иного. Он выскакивал за дверь каждый день, подаренный ему миром, и возвращался домой, весь пропотевший от работы или игр, занявших этот день.