— Не могли бы вы меня отпустить? Обещаю, я обращусь за помощью.
Он поколебался, но сначала решил пробить меня в базе данных. База выдала судебные распоряжения на мой арест. Их было много. Очевидно, я не являлся по вызовам в суд, — я понятия не имел, в какие дни были эти вызовы и почему меня вообще туда вызывали.
С этой ночи начался долгий и тяжелый процесс следственных мероприятий в лос-анджелесской окружной тюрьме. Я плакал. Меня сажали в техасскую тюрьму за марихуану, задерживали в полицейском участке Лост-Хиллс в Малибу, но на этот раз все было гораздо хуже. Я слышал истории про лос-анджелесскую тюрьму, но какие бы ужасные вещи мне ни рассказывали, они не шли ни в какое сравнение с тем, что ждало меня впереди.
* * *
Меня оформляли и водили по камерам. Было адски холодно, и я чувствовал, как ломка на мягких лапах медленно подкрадывается ко мне. Они раздели меня догола, вставляли трубку в задний проход, сняли отпечатки пальцев, сделали фото. Затем меня поместили в Стеклянный Дом. Это здание располагается напротив лос-анджелесской тюрьмы. Там я ждал пересылки. Внутри стоял отвратительный запах, — наверное, так пахнет разлагающаяся плоть. Здание было переполнено бомжами, гангстерами, убийцами, насильниками. Не было никакого разделения. Я провел там два дня. К этому времени ломка меня замучила. Началась нестерпимая тошнота. Я покрылся холодным потом и безостановочно трясся. Я пытался заснуть, но ничего не получалось.
В итоге, когда меня перевели в окружную тюрьму через улицу, у меня возникло странное ощущение дежа вю. Нас снова раздели догола и выдали униформу. Мне было ужасно холодно. Я трясся и потел одновременно. Нас водили из камеры в камеру, на нас все время кричали. Смесь запахов, источаемых телами сокамерников, превращалась в самое тошнотворное и смрадное зловоние, которое когда-либо чуял мой нос. Этот смрад был еще хуже, чем в Стеклянном Доме, — смесь порока, падения, дерьма, крови, мочи…
Всякий раз, когда нас переводили в другую камеру, мы должны были сесть на ледяной бетонный пол. Мы сидели, жались друг к другу, мои коленки утыкались в чью-то спину, а чьи-то еще коленки утыкались в мою. Мы были скотиной в загоне.
Когда мы переместились во вторую камеру, я расположился на полу, тесно прижал колени к груди и засунул руки в подмышки, пытаясь согреться. Мое внимание привлек один из зэков. Он пристально смотрел на меня. Вид у него был какой-то нездешний, — это был довольно симпатичный белый человек с большими и голубыми, как ледышки, глазами. Но стоило ему заговорить, как впечатление о нем резко испортилось. Его зубы, или то, что от них осталось, были в отвратительном состоянии — черные и гнилые.