— В первый раз? — поинтересовался он.
— Что? — спросил я, смущенный его вопросом.
Скрипучим голосом он повторил:
— В первый раз здесь?
— Первый раз… Что?
Он поднял голову и повысил голос:
— В первый раз сидишь в тюрьме, парень?
— Да, нет, я хочу сказать… Не знаю… вроде бы… А, здесь… Ага. Я имею в виду, что никогда не был в лос-анджелесской тюрьме до сих пор.
Он не обратил внимания на мое заикание. Он улыбнулся широкой, щербатой, сатанинской улыбкой и сказал:
— Добро пожаловать в систему, парень.
— То есть?
Его смех длился целую вечность. Он расхохотался до слез, потом повторил:
— Добро пожаловать в систему, парень. Как только сюда попадешь, обратно уже не выберешься.
— Нет, нет и еще раз нет, — запротестовал я. — Я просто перебрал. Я залез в машину с полицейскими. Нет, это больше никогда не повторится. Я не вернусь обратно.
Он снова загоготал, только на этот раз вместе с ним дружно гоготали и другие сокамерники. Я поежился. Его отвратительный скрипучий голос звенел в моей голове: «Добро пожаловать в систему, парень».
Противный запах усиливался, и меня подташнивало. Воняло гноем, смертью, СПИДом. Я гнил заживо. Мы гнили заживо. Все мы гнили заживо. Одна большая колония прокаженных, грешников, неудачников, отщепенцев, воров и убийц.
Вместе со мной сидели несколько блатных. Благодаря своему положению, они спали на свободных нарах. Они отбирали все рулоны туалетной бумаги и подкладывали себе под голову вместо подушек. Их шестерки следили, чтобы им не докучали другие сокамерники. Я был вынужден опять подтираться рукой. Это было уже слишком. Я срал и блевал.
Я лежал на полу камеры, корчился, стонал, дрожал и трясся в конвульсиях. Всем было пофиг. Другие сокамерники хохотали и наступали на меня, проходя мимо к параше.
— Хорошо тебе от твоей наркоты, дятел?
Я больше не мог терпеть этого ужаса и сделал глупейшую ошибку. Я встал, подошел к одному из блатных и попросил у него туалетной бумаги. Он взвился от возмущения, а один из его молодых шестерок накинул на меня бельевую веревку, оттащил в сторону и заорал: «Что ты себе позволяешь, парень? Что ты себе позволяешь? Не гляди на него! Что ты себе позволяешь? Не гляди на меня!»
Я смотрел вбок. Он припер меня к стенке. Когда блатной улегся обратно на нары и пристроил голову на подушке из туалетной бумаги, этот мальчик, который держал меня под локотки, понизил голос: «Приятель, тебя вздуют. Не делай этого. Никогда. Убирайся отсюда».
Я смутился. Он резко сменил тон.
— Ага. Конечно, я должен убраться отсюда. Но как?
— Тише. Слушай меня. Ты должен сказать одному из охранников, что хочешь покончить с собой.