Я посмотрел вниз и увидел надгробный камень и надпись на надгробии: «Гиллель Словак 1962–1988».
«Кто это?» — спросил я.
«Это мой лучший друг, он не хотел жить в трезвости. У него было все, что хочешь, — деньги, слава, музыкальная карьера, девочки, — и вот где он сейчас. На гребаном кладбище. И ты отправишься за ним, если не будешь жить в трезвости».
Мы пошли обратно к фургону. Никто из нас не произнес ни слова. В итоге я сказал: «Ладно. Буду жить в трезвости».
Боб молчал.
— Я отправлюсь в «Генезис», верно?
«Генезис» был райским местечком в Чевиот-Хиллс, где лечились лучшие музыканты.
— Нет, — сердито ответил Боб. — Ты не едешь в «Генезис». Ты отправишься туда, куда я сказал.
Я никогда не видел Боба таким сумасшедшим.
Впрочем, у Боба была клиника на примете. Она называлась «Новые горизонты». Управляющими и работниками там были черные. Клиника располагалась в долине Сан-Фернандо и принадлежала Тельме и Уиллу. Брату и сестре. Оба выросли на юге Лос-Анджелеса.
Я сблизился с Тельмой. Она напоминала мне Пифию из «Матрицы»[62]. Она завязала уже давно и излучала обаяние спокойной мудрой женщины. Она познакомила меня с Уиллом. Разговаривая с ним, я не сводил глаз с этого странного шрама на его шее и гадал: откуда он мог взяться?
— Ты смотришь на мою шею, верно?
— Что? Нет, нет, нет. Я просто… ну да… смотрю…
Он потер рукой шрам.
— В меня стреляли.
— В шею?
— Да.
Я не сдержался.
— Но почему?
— Ну, я стрелял в других бандитов, а они стреляли в меня.
Хотя я тоже пережил многое, но все-таки подумал: «Какого черта? Как я здесь оказался?»
Каждый день с утра до вечера мне хотелось вмазаться. Но я не вмазывался. Я все время потел, курил одну сигарету за другой и пил дрянной кофе. ПРМ выдавала нам сорок долларов в неделю на жизнь, и я проверял, хватит ли мне сигарет на неделю. Когда этот вопрос был решен, я начал тратить остальное на лапшу «Рамен» и большую коробку пасты с томатным соусом.
Так текла наша жизнь. Мы рассказывали друг другу скабрезные анекдоты и так коротали свой день. Не было ничего недозволенного, не было запретных тем. И опять чем похабнее была шутка, тем отчаяннее мы хохотали. Сначала высмеивали меня, потому что я был наполовину араб и наполовину поляк, потом высмеивали еврея, потом негра и так далее. Каждого поочередно.
И всякий раз, когда наступала сверхъестественная тишина, один из нас тихо бормотал: «К черту, приятель. Ужасно хочется вмазаться». А все остальные дружно покатывались со смеху, так как думали об одном и том же. Но никто не вмазывался. Боб отобрал самых запущенных пациентов, но наркотики были строго запрещены. Он собрал нас всех под одной крышей, и его программа работала. Мы были очень счастливы, что просто живы.