Но даже в таком состоянии я чувствовал себя в тысячу раз лучше, чем двумя неделями ранее. Я пил кофе чашками, курил сигареты пачками. Я рассказывал ужасные истории о своем пьянстве и зависимости, но никто не ахал и не раздражался. Мы смеялись. Да, мы смеялись. И я смеялся вместе со всеми. Чем мерзостнее, чем противнее были мои истории, тем громче мы смеялись. Это был смех до слез. Уже много лет я так не смеялся, и мне было хорошо.
Когда срок моего тридцатидневного пребывания в реабилитационной клинике Пасадены близился к концу, пора было задуматься о том, куда ехать дальше. Я знал, что если вернусь обратно в Малибу, в эту лачугу, к моим старым друзьям, которые продолжали торчать, — я снова полечу вниз в бездну. Я никогда не думал, что окажусь в таком положении, — я не хотел покидать рехаб. Я не велся на программы Анонимных алкоголиков и Анонимных наркоманов, — для этого у меня было слишком бедное воображение. Но мне нравилось, что у меня есть крыша над головой, кровать, где я мог спать, и еда, которую можно есть. Больше всего мне нравилось, что впервые за долгое, очень долгое время я чувствовал себя в безопасности. Итак, у меня созрел план.
На следующий день, когда появился Боб Форрест, я изложил ему свою замечательную идею. Я просто останусь. Я очень хорошо подметал, скреб и мыл полы. Это была трудотерапия. Сначала я ее возненавидел, но очень скоро труд начал приносить мне облегчение. В этом что-то было. Оборачиваясь назад, я думаю, что моя душа немного очистилась, а Бог знал, как она смердела.
Я спросил Боба: «Могу я остаться в реабилитационном центре Пасадены и работать дворником за еду и жилье?»
Он истерически захохотал.
— Нет, приятель. Я поговорю в ПРМ, чтобы ты жил в трезвости.
— Но как? В реабилитационном центре? — спросил я, даже не пытаясь скрыть отвращения. — Это для гребаных неудачников.
Он рассмеялся еще громче.
— Ладно, может быть, ты прав, и именно поэтому мы сегодня кое-куда поедем.
Вместе с Бобом мы проделали долгий путь. Он повез меня в «Старбакс» и купил мне большую порцию фрапуччино. На обратном пути я так возбудился от сахара и кофеина, что говорил безостановочно. Но Боб молчал. Мне было все равно, куда мы едем. Вдруг фургон резко затормозил, и Боб сказал: «Пошевеливайся, приятель. Вылезай. Покажу тебе твою трезвую жизнь».
Что за ерунду он несет? Мы стояли среди таинственных зеленых холмов. Я шел за Бобом и продолжал болтать, занятый только собой. В ландшафте было что-то жуткое, я не понимал, где нахожусь. Вдруг Боб остановился и указал пальцем на землю. «Вот, приятель, — сказал он звенящим старческим голосом. — Вот твоя трезвая жизнь».