Когда проблеснули первые дневные лучи, он уже кипятил воду для чая. Запив им кусочек сухого хлеба, который до этого пытались оттащить в свою нору муравьи, он дал арабскому пони последних отрубей и собрался в дорогу. Много дней спустя, когда Бамфер снова и снова обстреливал его вопросами, он осознал, что не имел никакого плана действий, переходя ручей и идя к Скале. Лишь необъяснимое желание вернуться к тому кусту с бумажными отметками и начать поиски оттуда.
Стояло ещё одно прекрасное утро — теплое и безветренное, как и вчера. После долгой беспокойной ночи, борьба с высоким папоротником стала для его озябшего тела приятной переменой. Невысокий лавр легко найшелся по клочкам бумаги, теперь размякшим от росы. Сквозь деревья впереди пронёсся попугай, где по-утреннему радостно во весь голос стрекотали сороки. Грозные гребни Висячей скалы ещё скрывала листва и кружевная зелень папоротников. Рядом с тем местом, где он приостановился вытащить ногу из явно бездонной расщелины, меж папоротников по какой-то невидимой природной тропе, зигзагами проскакал маленький валлаби. Есть вещи, о которых животным известно больше чем людям — кокер-спаниель Майка, к примеру, за милю чувствовал котов и других неприятелей. А что видел этот валлаби? О чём знает он? Возможно он пытался ему что-то сказать, глядя на него с верхнего уступа скалы. Его мягкий взгляд не казался испуганным. Было довольно легко взобраться на этот уступ, но не уследить за маленьким прыгающий зверьком, который быстро скрылся в кустарнике.
Уступ, на котором он оказался, примыкал к природной площадке из полосатой скалы, окруженной камнями, валунами и кустами вьющегося папоротника, и которую затеняли разбросанные тут и там эвкалипты. Здесь он вынужден был отдохнуть и хотя бы на миг дать покой свинцовым ногам. Голова же его напротив походила на воздушный шар, привязанный где-то над ломящими от усталости плечами. Вдоволь наупражнявшееся тело, привыкшее к сытному британскому завтраку из яиц, бекона, овсянки и кофе громко сетовало, хотя его владелец не испытывал голода, — только нестерпимую тоску по галлонам ледяной воды. Нависающая скала давала немного тени. От усталости он положил голову на камень и мгновенно провалился в неясный отрывистый сон. Он проснулся от резкой боли возле глаза. Струйка крови сочилась на подушку. Под его горящей головой она казалась твёрдой и жесткой как камень. Остальная часть тела была ледяной. Дрожа, он потянулся за покрывалом.
Сначала он подумал, что птицы поют на дубе за его окном. Он открыл глаза и увидел эвкалипты. Их длинные заострённые листья неподвижно висели в тяжелом воздухе. Казалось, со всех сторон его начали окружать звуки — низкий неразборчивый гул, напоминающий голоса вдалеке, то и дело прерывающийся трелями, похожими на всплески смеха. Но кто мог смеяться здесь среди моря…? Он стал пробираться сквозь вязкую тёмно-зелёную воду, ища ту музыкальную шкатулку, чей нежный звон оказывался то позади него то впереди. Если бы он только мог двигаться быстрее, а не тянуть бесполезные ноги сквозь зелень, он бы нагнал его, но внезапно звук прекратился. Вода становилась всё гуще и темнее. Он видел, как изо рта поднимаются пузыри и задыхаясь, подумал: «Вот оно какого тонуть» … и проснулся, кашляя от крови, стекающей по щеке от пореза на лбу.