– О мой отец! О моя мать! – говорил он теням, мелькавшим в его воображении. – Вот он, дом, который вы построили, вот кровать, где вы спали, поле, которое обрабатывали своими руками. Но самое бесценное ваше наследие вы не передали мне. Где найти мне вашу сердечную простоту, спокойствие духа, истинные плоды труда? Если вы посещаете это жилище, чтобы поглядеть на дорогие для вас предметы, вы пройдете мимо меня, не узнав собственное дитя, – теперь я не прежнее чистое и счастливое создание, которое вы пустили в мир, чтобы было кому воспользоваться плодами ваших трудов. Увы, образование развратило мой ум, пустые желания, непомерные мечты разъели мою душу и загубили мое будущее. Я утратил две великие добродетели бедняков – смирение и терпеливость, ныне я, как изгнанник, возвратился в хижину, которой вы в простоте душевной так гордились. Земля, щедро политая вашим потом, стала для меня землей изгнания; то, что было вашим богатством, стало для меня приютом в годину бедствий.
Подумав о Валентине, Бенедикт с горечью спросил себя, что в силах дать он девушке, воспитанной в роскоши, что сталось бы с ней, согласись она поселиться в безвестности, вести убогое, тяжкое существование; и он мысленно похвалил себя за то, что не попытался отвратить Валентину от ее прямого долга.
И однако ж, он говорил себе, надежда завоевать такую женщину, как Валентина, пробудила бы в нем таланты, тщеславие, подвигла бы его сделать карьеру. Она вызвала бы к жизни источник энергии, который, не находя себе применения в служении другим, зачах и иссяк в его груди. Она скрасила бы его нищенское существование, вернее – с ней не было бы нищеты, ибо ради Валентины Бенедикт сделал бы все, даже то, что выше человеческих сил.
Но вот Бенедикт навеки утратил ее, и это ввергало его в отчаяние.
Когда же он узнал, что господин де Лансак прибыл в замок, что через три дня Валентина выйдет за него замуж, его охватила такая неудержимая ярость, что минутами ему казалось, будто он рожден для самых кровавых преступлений. До сего времени он ни разу не подумал о том, что Валентина может принадлежать другому мужчине. Он охотно примирился бы еще с тем, что никогда не будет ею обладать, но видеть, как смысл его жизни достанется другому, поверить в это он был не в силах. И хотя несчастье было очевидно, неизбежно, неотвратимо, он упорно надеялся, что господин де Лансак умрет или умрет сама Валентина в тот самый час, когда ее поведут к алтарю, чтобы освятить отвратительные узы. Бенедикт никому не доверял свои мысли, боясь прослыть сумасшедшим, но он и впрямь рассчитывал на некое чудо и, видя, что оно не совершается, проклинал Бога, который сначала дал ему надежду, а потом отнял ее. Ибо человек все роковые минуты своей жизни связывает с Богом, ему необходимо верить в Создателя хотя бы для того, чтобы воздавать ему хвалу за свои радости или обвинять в собственных ошибках.