Когда-то я была уверена, что этому дому никогда не стать моим. Не принять одинокую испуганную девчонку, однажды переступившую его порог. Однажды я уехала, чтобы больше никогда в него не вернуться. Сбежала и только спустя время поняла, что на самом деле он так меня и не отпустил. Этот дом остался горек и памятен душе моими первыми чувствами, моей первой злой любовью. Но именно здесь я была и есть настоящая и живая. Здесь, со своим ноющим сердцем. Рядом с тем, к кому оно всегда рвалось.
Арно прав: жалость не сделает меня счастливой, но причинит боль страшнее во сто крат. Надежда может быть щедрой и безжалостной, одного вознаградить, а другого почти убить. Как найти ответы и остаться собой? Куда идти, если на каждом из путей шаги равносильно отзываются болью? Куда, если сердце не хочет слышать, а хочет жить. Само ведет, не спрашивая и не считаясь. Откликаясь. Всякий раз откликаясь.
Сегодня я как никогда была близка к признанию. Да, я вернулась. Но зачем? Я ведь чувствовала, что мне не излечиться. Убедиться, что забыл и не помнит? Что ему больше нет никакого дела до Эльфа? До тощей Скелетины, которую он когда-то так яростно целовал?.. Не знаю. Я была уверена, что забыл. Тысячу раз повторяла себе, что никто для него, и тысячу раз погибала от этой мысли. От мысли, что моей любви никогда не расправить крылья и не взлететь счастливо, а мне не стать единственной. Повторяла, но все равно не могла найти покой и забыть. Не могла, сколько бы ни пряталась от себя самой. Прав Арно. Я вернулась, вот только ответ, что лучше: сгореть в огне мгновенной вспышкой или замерзнуть от вечного холода, – так и не нашла.
Я отворачиваюсь от окна и возвращаюсь к рисунку. В эту ночь я долго рисовала и закончила своего Бродягу на единой ноте, и теперь он смотрит на меня серым, знакомым взглядом, как будто видит насквозь – мрачный и одинокий наедине со своей стихией.
Вы будете довольны, маэстро Лесовский, своей ученицей. Более чем довольны. На этот раз у нее все получилось.
Я сажусь на кровать и роняю голову на ладони. В доме тихо, и шаги мачехи издалека слышны на лестнице, но у меня нет сил и желания прятаться. Только не от нее.
Сейчас она войдет и увидит рисунок. И поймет. Жена отца всегда понимала меня лучше, чем я сама, не только Арно дано чувствовать.
Входит, останавливается у мольберта и долго смотрит. Да, я отобразила даже надпись на груди Бродяги. Рассказала обо всем не таясь, куда уж прозрачнее для матери.
– Мама Галя, не говори ничего, пожалуйста, – прошу мачеху, когда ее рука опускается на макушку и женщина ласково гладит мои волосы. Садится рядом на кровать.