– Конечно. Никакой войны нет.
Это было одно из немногих ироничных замечаний, какие когда-либо делал Финеас, им он положил конец всем своим затейливым выдумкам, которые поддерживали нас всю зиму. Отныне факты были восстановлены в правах, и остались в прошлом все фантазии вроде Олимпийских игр тысяча девятьсот сорок четвертого года от Рождества Христова, закрывшиеся, не успев открыться.
Мало чего осталось в Девоне такого, что не было бы поставлено на службу войне. Немногие случайные виды деятельности и нескольких людей не от мира сего, не вовлеченных в военный водоворот, планомерно опекал Бринкер. И каждый день в часовне объявляли о наборе на курсы V–12[23] подготовки офицерского состава, которые командование Военно-морских сил учредило при многих колледжах и университетах. Объявления звучали совершенно безобидно, мирно, как будто речь шла просто об учебе в обычном колледже. Курсы были повсюду очень популярны; на них поступали группы численностью с команду военно-транспортного судна – почти все, кто проходил отбор, за исключением немногих «хотевших летать» и выбиравших Военно-воздушные силы или нечто под шифром V–5. Было еще несколько человек, имевших энергичных отцов, эти ожидали зачисления в Аннаполис[24], Вест-Пойнт[25], Академию береговой охраны США или даже – эта перспектива открылась неожиданно – в Военно-морскую торговую академию. По традиции Девон был самой штатской из школ, и в отношениях между преподавательским составом и учениками, с одной стороны, и затянутыми в ремни и портупеи офицерами-вербовщиками, регулярно появлявшимися в кампусе, с другой, наблюдалась некоторая враждебность. В нас не было тайного снобизма, и в них мы его не замечали. Просто мы ощущали естественное глубинное различие между ними и нами, различие, которое и мы, и они с неуклюжим упорством старались преодолеть. Как будто Афины и Спарта вознамерились заключить не просто перемирие, а союз – хотя мы были не столь цивилизованы, как афиняне, а они – не так храбры, как спартанцы.
Да и мы храбростью не блистали. Никто не рвался в бой; похоже, ни у кого не было желания записаться в пехоту, и только несколько человек поговаривали о военно-морской службе. Все тщательно оберегали свои планы и держали их при себе. Война обещала быть долгой. У Квакенбуша, как я слышал, было два направления: в военную академию и запасное – в стоматологическую школу, на случай необходимости отступления.
Я сам не предпринимал никаких действий, не чувствовал себя свободным действовать и не понимал почему. У Бринкера в его стремительной трансформации от абсолютных ценностей к относительным возникал один план за другим, причем каждый последующий уводил его дальше от полей сражений, чем предыдущий. А я не делал ничего.