- Быть или не быть, вот в чем вопрос - театрально продекламировал Марк. - Согласен, будем быть!
Теперь они смеялись вместе.
- Я никак не могу к тебе привыкнуть, - сказала Роза, когда они перестали смеяться. - Понимаю, что это ты, но... хотя тебе даже идет. Шрамы как говорится... ну, сам знаешь.
Она вдруг смутилась.
- Не успокаивай, - с досадой в голосе произнес Марк, - тоже мне красавец. Как такое может украсить? Тогда и тебе идет простреленная рука.
- Не умничай! Когда на лице затянется, все будет по-другому, вот увидишь. Надо верить в лучшее. Но сейчас... жесть. Вот какой из тебя сейчас апостол? Посмотри на себя. Разве что апостол погорелого театра. Отлежишься здесь, отдохнешь, отъешься, приведешь себя в порядок. А там, глядишь, все само собой и наладится. Я как раз разузнаю, что и как. А потом будем тебя оживлять. Так что отлеживайся пока.
- Я что похож на медведя? - Марк попытался придать голосу командный тон. - Отлеживаться в берлоге не намерен. А вот ты обязательно должна отлежаться. Куда тебе сейчас с такой рукой. И потом, пока я не ожил, я - покойник. А вот ты...
- Марк! - не менее властным тоном выкрикнула Роза. - Ты в чьем доме находишься? К тому же сам сказал, тебе необходима моя помощь. Так вот, пока не придешь в себя, ухаживать за тобой буду я.
Она взяла подушку здоровой рукой и вдруг швырнула ее в Марка. Вот так просто, как в детстве.
- Ах, так! - весело прокричал тот, поднял упавшую на пол подушку и бросил обратно в Розу.
Импровизированный снаряд пролетел мимо и столкнул с полки вазу. Та вдребезги разбилась о пол. Ошарашенные оба, они округлили глаза и замерли на мгновение в ожидании, словно прямо сейчас в комнату войдет бабушка Розы и накажет их, лишив сладкого. Но никто естественно не вошел, и они заливисто расхохотались веселым звонким смехом.
Оба вели себя как дети. Не зло пререкались, перебивали друг друга и говорили с напускной значимостью. А внутри у каждого был трепет перед завтрашним днем, чувство опустошенности и одновременно наполненности. И огромное желание защитить друг друга от страдания и боли. Поэтому и подшучивали по-доброму над своими ранами, как солдаты после тяжелого боя подначивают друг друга, чтобы не завыть, не зарыдать, не застрелиться от безысходности. И каждый из них старался спрятать за напускным безразличием какое-то новое ощущение, неведомое ранее, непостижимое, но заставляющее светиться их глаза, несмотря на усталость, на боль, на чувство безнадежности. И такой симбиоз вполне понятного и осязаемого трепета вместе с еще новым неизвестным до сегодняшнего дня желанием волновал и будоражил их.