Они сидели в маленькой комнатке, и каждый хотел, чтобы эти минуты, проведенные рядом друг с другом, продолжались как можно дольше. Какая-то теплота заполнила пространство, и они купались в этой теплоте. И колкости, запускаемые друг в друга, лишь веселили. Все пережитое вчера осталось позади и было уже пережито. А что будет завтра - то будет завтра. Но сегодня, этим светлым солнечным утром, во всем мире были только они, и казалось, что все, в конце концов, разрешится наилучшим образом. По крайней мере, для них двоих. И то чувство, сейчас еще крохотное, только-только зарождающееся, а вместе с ним робко появляющееся ощущение счастья, скоро станут огромными как Вселенная, и заполнят собой весть мир и все вокруг. И все то плохое и непонятное, что окружает их сейчас - и злые убэшники, и добрые пришельцы, и все то страдание, и вся та боль, пришедшая не по их воле в их жизнь, останутся во вчерашнем дне, далеко за пределами этого утра, за пределами нового дня.
Они еще долго смеялись, задирали друг друга, по очереди угрожая подушкой, подшучивали друг над другом, наигранно обижались и тут же опять начинали смеяться.
И вдруг остановились и посмотрели друг на друга как-то по-новому, по иному, не так как раньше.
Генеральный прокурор Георгий Новак не находил себе места. С красным трясущимся лицом он сидел у стены, нервно стучал костяшками пальцев по соседнему стулу и то и дело поднимал руку прямо к носу, глядя на часы. Стрелки показывали ровно девять ноль-ноль, но его коннектофон безмолвствовал. Прокурор несколько раз трогал его в кармане пиджака, убеждаясь, что тот на месте, и один раз даже достал проверить, не выключен ли. Но аппарат был в порядке.
- Что дальше будет? - бормотал он, бегая мышиными глазками по лакированному полу морга. - Ай-ай-ай, как же теперь.
И тут раздался звонок. Прокурор вскочил, выхватил из кармана звенящий коннектофон и поднес его к уху.
- У аппарата! - по-солдафонски отчеканил он в трубку.
Затем выпрямился, приподнял подбородок и стал услужливо поддакивать, время от времени то округляя глаза, то сужая их до тонких ниточек-щелок. Его толстые щеки дрожали, как желе и, казалось, жили собственной жизнью.
- Да, так точно... понял, понял... так точно. Есть кое-что для вас...
Он сделался пурпурным, губы его затряслись, а ладони стали влажными.
- Сейчас не могу, - прокурор вдруг перешел на шепот, прикрывая трубку свободной рукой, - еще на службе. Да... с госпожой Грейс не говорил.
Затем опасливо посмотрел на дверь смотровой, повернулся к ней спиной и добавил в трубку: