- Когда уже закончится эта аномалия, - ворчал он, ныряя в дверь холла.
Но уже в холле его ждала другая аномалия. Великий и ужасный стоял у регистратуры и орал своим прокуренным голосом на весь первый этаж:
- Это когда-нибудь кончится, а? Сколько ж можно! Почему он не шею свернет где-нибудь? Не ноги переломает! Не смертельный штамм гриппа подхватит! Почему у него башка такая больная?
- Что стряслось? – поинтересовался Гера у нарисовавшегося тут же Эгембердиева.
- Григораш поступил, - ухмыльнулся Руслан, внимательно наблюдая за голосившим великим и ужасным. – Субдуральная гематома. Состояние, как видишь, тяжелое. Возьмешь или таки в отпуск?
- Нет! У меня отпуск. Очень длинный. Ооочень, - и Герман попытался незамеченным улизнуть с места событий.
Но усилия его были напрасны. Голос великого и ужасного зазвучал еще громче:
- Липкович! Разговор есть!
- У меня встреча, - предпринял еще одну попытку Гера.
- Да! Со мной, в моем кабинете! – и резвым Бонапартом великий и ужасный проследовал мимо Липковича к своей двери. Потом обернулся на пороге и выдал: - Чаем угощу, не боись!
Герман кивнул и без колебаний вошел в кабинет следом за Иваном Александровичем, плотно прикрыв за собой дверь. Тот уже колдовал над чайником, перемотанным у основания шнура синей изолентой. Электроприбор включаться не желал, и великий и ужасный бормотал под нос что-то непристойное.
- Да оставьте вы его, - нетерпеливо проговорил Герман. – Начинайте уже без чая.
- С Григорашем не уговаривать? – обернулся к нему Иван Александрович и стал хаотично перемещаться по кабинету, пока в его руках не оказался кипятильник.
- Не уговаривать. Иначе я его стрихнином накормлю!
- Ты клятву Гиппократа давал?
Герман от всего сердца красочно выругался.
- Ладно, понял! – Иван Александрович разлил воду по чашкам и подключил, в конце концов, кипятильник, опустив его в одну из них. – Стажировку в Принстоне тоже Эгембердиеву отдавать? – замолчал, выдержал паузу, наблюдая эффект, потом продолжил: - Гера, я хочу, чтобы поехал ты. Это на год. Руслан – орел, конечно, молодой, но пусть еще в гнезде посидит, разгильдяй.
- Подумать надо, - сказал Герман.
- Ну вот и подумай. Пока в отпуске будешь. С женой посоветуйся. Тебе с сахаром?
- Без. Я понял. Я подумаю.
- Ну и прекрасно!
Великий и ужасный поставил перед ним чашку, из которой живописно торчала нитка с липтоновской маркой на конце.
- Вообще-то, я обещал, что в следующий раз уеду, - сказал Герман и, забрав чашку, вышел.
В своем кабинете, наконец-то в тишине и покое, он пил немного остывший чай и умиротворенно раздумывал о том, как многое повторяется. На носу отпуск, что не может не радовать. В дальнейшем возможна стажировка за границей, что устраивало его несколько больше, чем категоричное признание его достижений. А о нем, кажется, в очередной раз думают как о весьма посредственном враче, прогуливавшем во времена студенчества, как минимум, гинекологию. И последнее бы определенно напрягало, если бы у него было плохое настроение.