— Мудрые люди сидят там,—продолжал Голуб.— Понимают людские души. И наши хлопцы там работают, местные. Коммунисты. Проверенные в тюрьмах. Им доверие оказали большое, взяв туда. Понимает, должно быть, начальство этого дома, что никто так, как они, не знает города и того, что происходит не здесь, на глазах, а в тишине ночной, в подполье оуновском, с которым мы уже с двадцатых годов ведем жестокую борьбу.
— Спасибо, Голубе, пойду я в этот дом!—твердо сказал Журженко.
Несколькими часами позже в алтаре деревянной церквушки в Тулиголовах старенький дьячок Богдан с шумом открыл жестяную кружку для сбора приношений. Он высыпал на металлическое блюдо разнокалиберную мелочь. Послюнив пальцы, дьячок ловко сортировал и пересчитывал деньги. Тем временем Герета, только что отслуживший в порядке духовной «стажировки» обедню вместо отца Теодозия, прихорашивался, как всегда, около зеркала, освещаемого двумя восковыми свечами. Ему нравилось выходить из церкви подтянутым, хорошо причесанным, красивым, обращая на себя внимание тулиголовскнх молодиц.
— Холера ясная! — воскликнул дьячок.
— Что такое, Богдане? — оглянулся Герета.
— Да какой-то нехристь польский злотый до кружки кинул. А куда мы его сдадим? Разве до польского президента Мосцицкого в Швейцарию отошлем?
— Всего-то денег сколько?
— Минуточку... Шестнадцать рублей сорок копеек,— сказал, жалостливо вздыхая, дьячок.
— Не богато,— согласился Герета.— Эх, Тулиголовы, Тулиголовы! Тут можно ноги протянуть от голода, если священником остаться. А отец Теодозий мечтает еще крышу цинком перестлать!
— Нечего бога гневить, пане Романе,— подобострастно сказал дьячок.— Кому горевать, но только не вам. Такую красуню подхватили! Сыграете свадьбу, и вызовет вас митрополит до Львова. Там и молящихся больше н капитул рядом. А вот каково-то мне, горемыке?
В это время на погосте среди белых, покрашенных известкой крестов появился письмоносец Хома. Он остановил старушку, спускающуюся по деревянной лестничке из церкви:
— Слава Иисусу, титко Марийка! Пан богослов еще там?
— Навеки слава!.. Там, там, в захристии, переобла-чаются,— прошамкала старушка беззубым ртом.
— Ну, слава богу, не надо будет до него в Нижние Перетоки бежать! — с облегчением сказал Хома и, сняв картуз, перекрестился.
Войдя в церковь, Хома просунул голову в захристие и, повышая Герету в сане, спросил:
— Можно до вас, ваше егомосць? (Так в Западной Украине величали униатских священников)
— Заходи, Хома!
— Депеша, ваша милость. Как бы нюхом чуял я, что вы еще здесь. Сберег подошвы на три километра.— И он протянул Герете сложенную вчетверо телеграмму, другую оставляя в зажатом кулаке.