И — увидел! Выхлопотанный через «друга» конь оказался великолепен. Ул мало что понимал в лошадях, но прочел оценку в сияющих глазах Сэна. Раздражённое недоумение усталого ноба вмиг сменилось детским восторгом!
— Сказали, норовист, не терпит смены седоков, не годен для стражи, — пояснил Ул, передавая повод. — Я уточнил, на свое имя он не откликался. Пока вёл, рассказал ему, какой был славный боевой конь старый Бунга. Он горд новым именем.
— Кони не знают человечью речь, — шало улыбаясь, отмахнулся Сэн и ткнулся носом в гриву. — Не понимаю… Ничего не понимаю.
— Вот бумаги на владение, а вот породные, — Ул комком сунул то и другое. — Считай, один нехороший человек откупился от страхов. Ну, я потолковал, он осознал.
— Ты ценное чудовище, — расхохотался Сэн, почёсывая коня под челюстью. — И очень страшное, если от тебя откупаются таким конём!
Вдвоем они справились с заседлыванием, после Ул быстро увязал мешки с книгами, сунул другу список и ткнул в ближний адрес. Сэн мигом оказался верхом. Бежать при стремени, сразу решил Ул, — удобно. Так у него еще больше поводов орать имя хозяина, надсаживая глотку и выплескивая радость в гулкие улицы…
Все три мешка книг удалось развезти очень скоро. Но высвобожденное время не приблизило вожделенный миг созерцания клинка. До темноты Сэн посещал конюшни близ порта, всюду находя изъяны: пьющий конюх, солома с гнильцой, затхлый запах воды… Наконец, конь был устроен у самых причалов, в беднейшем, но опрятном сарае, в странноватой компании трёх коров и дюжины коз. Уже расплатившись за постой Бунги, Сэн вздрогнул, оглянулся на друга.
— А его не сведут?
— С нашей крыши виден сарай, бежать близко. Молча он с чужими не пойдёт, а шум я разберу, — пообещал Ул, выпихивая друга и силой толкая к дому. — Сабля. Давай, рассказывай. С самого начала! У неё есть имя?
Что такое бессонница, Ул впервые выяснил не так давно, повадившись читать ночами. Бросить книгу на середине — невыносимо. Плохо то, что разбуженный приступом радикулита Монз иногда забредал в зал, разыскивая свои мази. Он неизбежно начинал ругаться ядовитым шёпотом. Вопреки стараниям мамы, переписчика донимали сильнейшие боли, особенно перед дождями. Боли делали Монза нетерпимым к нарушению привычного распорядка и особенно к шуму. Ул сочувствовал старику, на попрёки не обижался, сразу покидал библиотеку и делал вид, что исправно спит. Но загадка непрочитанного жужжала внутри черепа сумасшедшей мухой, запертой в тесноте…
Рано или поздно Монз находил мазь или будил-таки маму Улу, чтобы смириться с её суетливой заботой и, забившись в угол на кухне, брюзжать про пересушенные лекарские травы, бессовестных котов и городскую вонь. Тогда Ул вскакивал с кровати, в один рывок добирался до книги, чтобы еще до завтрака насытить любопытство.