— Но…
— Сэн владеет особенной саблей. Сабля делает его легендой — или чудовищем? Дважды неверно. В разных поколениях саблей Донго убили беса, зарезали старейшего и достойнейшего ноба золотой ветви, зарубили в пьяной драке друга… Сабля долго висела на роскошном ковре, бесполезным украшением. Оружие, а знание тоже оружие, само по себе не убивает и не защищает. Глотай знания, сколько посильно. Не бойся их. Себя бойся!
Монз прищурился и подвинул ближе ополовиненную бутыль. Ноздри раздулись шире, но чашечка не наполнилась снова. Старый переписчик решительно откинулся на стену и скрестил руки. Помолчал, покривился и все же продолжил разговор.
— Только тебе решать, спать ли в кровати — или лазать по крышам, рискуя всем. Брать ли лук… И, конечно, кого выцеливать. Тебе выбирать. Тебе жить далее со своим выбором и его последствиями. — Монз нетвёрдым жестом велел убрать бутыль. Смахнул и чашечку, которую Улу почему-то оказалось сложно поймать. — Какая ночь! Если мои догадки верны, что невозможно, то я могу отдать ценность, как только решу: бесу или людям канцлера… чтобы они отдали бесу. Я хранил её сорок лет, рискуя всем. Пожалуй, пора на покой. Сядь. Прикрой глаза. Тебе дурно после прочитанного, сделанного и выпитого, но скоро станет много хуже, перетерпи и это. Вот, погоди… теперь открой глаза и прочти, в захлёб.
Ул исполнил указания. В голове гудело. Жар пек щеки, уши, пальцы рук и ног…
На столе ждал внимания лист, жёлтый от времени, обтрёпанный, много раз согнутый и надорванный по сгибам. С первого взгляда показалось: на бумаге уцелели лишь выцветшие намёки на узор. Но, стоило всмотреться, как лист сделался колодцем, а сам Ул рухнул в него не взглядом, всем сознанием! Ветерок, свитый из тепла, холода, запахов и посвистов, не гладил волосы, а норовил выдрать их, вцепившись отчаянно. В колодце делалось всё темнее, но из глубины проступал блик, похожий на звезду. Ул протянул руку, моргая слезящимися в потоке ветра глазами, и рука сделалась бесконечна, дотянулась до дна бездны — и тронула свет.
Башенные часы кувалдой вдолбили в больную голову шесть ударов. В щель приоткрытых глаз вломилось безжалостное солнце. Ул застонал, на ощупь нашёл покрывало и потянул на лицо, шипя от боли.
— Мир свихнулся, откуда вдруг солнце, — отчаялся он, запинаясь от тошноты.
— Шесть вечера, — шепнул в ухо Сэн. — Ты был вовсе плох.
— Я в порядке. Правда. Скажи маме.
Ул почувствовал, как его голову бережно приподнимают. У губ появился холодный, влажный край кружки. Вода показалась на вкус слаще меда. Она убрала и жажду, и лихорадочный жар.