— «Черный лес». Виктор Васильевич помнил такой торт по давним временам. А Ваське, значит, даже бутылку вина принесли. Ишь, радуется как. Хвастается, паршивец. И ведь не поймешь никогда, что им на самом деле надо. Им — это тем, кто разбирает написанное за день. Вот какие у них критерии? Почему могут за всего одну страничку наградить, а могут и за двадцать — одну стандартную пайку? Не разобрать, не догадаться никак. Иногда Виктор Васильевич думал, что логики тут просто совсем никакой нет, а все дело в издевательстве над ними, работниками пера. «Не любят у нас писателей,» — думал он. — «Завидуют». Зависть завистью, а животик все-таки вырос. Надо бы попросить тренажер какой-нибудь, что ли. Ведь не хлебом единым, так сказать…. Он аккуратно очистил половинку банана и с удовольствием его употребил. Не просто так — съел, а употребил на пользу своему организму. И с удовольствием. Ну, так что там за мысль была? А если вот так все повернуть? И потом закольцевать будто, но в конце вдруг все оборвать — и совершенно другое. Как заяц, когда он след сбрасывает: сначала петлю большую делает, а потом, как добежит до начала, резко прыгает в сторону. И всем странно, а охотники даже восхищаются. Вот и об охотниках надо записать. Может, примут, как намек, да посмеются, да еще подкинут чего-нибудь. Может быть. Нет, на жизнь жаловаться грешно. Считай, если по вольному-то глядеть: комната изолированная, санузел свой личный, питание регулярное и хорошее, охрана опять же — тут тебя никто и никогда не тронет. За труд тяжкий писательский — плата. Пусть не всегда соответствующая ожиданиям, ну, так это просто от неграмотности всех этих, кто разбирает тексты. Но ведь жить можно! А Ваське вон даже и бутылку вина выдали. Импортного. Вот ведь свезло чертяке. Что же он за тему такую начал? Что за новый проект? За пять минут до одиннадцати начал медленно меркнуть свет. Виктор Васильевич умылся, помыл ноги под струей холодной воды и аккуратно улегся на свою кровать. «Вот ведь и не тюрьма это никакая, и не каторга,» — подумал он перед самым уже тихим засыпанием. — «В тюрьме ночью свет не гасят. А у нас — так, санаторий для писателей просто». … Потом был новый день. Была работа до мельтешения черных точек перед глазами. Не мошек, нет. Мух и всяких других насекомых тут не было — чистота и порядок. Спина ныла. Локти болели, будто он ими по шершавой жесткой терке водил и стер всю кожу. Но вот зато было не стыдно за свой труд.
Красиво получилось. Красиво и хорошо. Самого прошибало на слезу. А на ужин дали стандартную пайку. И как их понять? Ведь от души же писал! … В какой-то из слившихся в одну серую череду дней вдруг затопали гулко по коридору. Залязгали неурочно форточками, а потом стали слышны скрип дверей и какие-то разноголосые крики. Работать в такой обстановке было просто невозможно. Вот и в его двери отвалилась тяжелая стальная форточка, кто-то посмотрел из темной глубины коридора на Виктора Васильевича, сидящего за столом. Потом лязгнуло, стукнуло, скрипнуло — впервые на памяти писателя тяжелая толстая дверь распахнулась настежь: