— Может, бросите, наконец? Все же здоровье нации — достояние общенародное. А здоровье-то составляется из здоровья каждого. А курение — явное ведь нездоровье… Так, может, бросите все же? Нет?
Ну, вносите абонентскую на месяц вперед, и вот вам ключ. Василий Аркадьевич махнул пластинкой-ключом перед замком, дверь щелкнула, подалась. Внутри было привычно душно и жарко. Вентиляция, что ли, опять не работала? Конечно, это же не квартира, сюда ремонтники если и придут, так в последнюю очередь. А абонентку платишь на месяц вперед… Василий Аркадьевич разложил свой стул, сел, медленно достал из внутреннего кармана страшную в черных и красных цветах с картинками пачку сигарет. Из другого кармана — зажигалку. Перед будкой тут же выстроились какие-то школьники. За стеклом звука слышно не было, но они так кривлялись, так хохотали, показывая пальцем на курящего. А Василий Аркадьевич, выходит, был им вроде обезьяны в зоопарке.
Так же вот они на него смотрели и так же смеялись. Вон, мол, почти как человек. Как нормальный человек. Только курит. Наверное приезжий какой-то. Нерусский, наверное, какой-то. Потому что написано же на всех стенах, что русские не курят. Такая у русских национальная особенность и государственная политика. Василий Аркадьевич медленно выкурил свою утреннюю сигарету, потом подождал пока дым немного рассеется — нельзя же выходить в клубах.
Там же дети снаружи, в конце концов. Потом с кряхтением поднялся, сложил стул и поплелся домой. Сегодня к нему должен приехать друг. Давний и дальний друг.
Видятся они с ним так редко, что каждая встреча — большой праздник.
Вот, кстати, по времени самолет давно уже приземлился. Где-то он уже близко. А вот и он, кстати. Из такси вылезал задом, на ходу расплачиваясь, старый и верный друг Генка.
— Генка, — сказал в спину Василий Аркадьевич. Больше ничего не смог сказать — просто горло сдавило от чувств. И заулыбался.
— Васька! — закричал Генка. Сорвал кепку, подбросил вверх, снова поймал ее… То есть, не смог поймать, и кепка шлепнулась на тротуар.
— Черт, старею. Василий Аркадьевич страдальчески сморщился и посмотрел по сторонам. Но, вроде, все в порядке. Молодежь школьного возраста уже рассосалась, и никому сказанное грубое слово не нанесло вреда и моральной травмы. Потом, как в кино, когда делают такой монтаж. Склейку такую. Раз — и прошло пару часов. И не вспомнить, что и как было. Только и помнишь, что улыбался непрерывно. Потому помнишь, что челюсть болит.
Мышцы устали улыбаться. Но как же не улыбаться, когда друг приехал? А Генка видел, видел…